Буковый лес

Будакиду Валида Анастасовна

И Линда бы на него с удовольствием посмотрела. Интересно, каким стал Он, этот Боря, который на самом деле Саша? Худым или толстым? Весёлым или задумчивым? У него есть дети? Семья? Что его радует, что греет душу? Наверное, Он ещё красивей, чем был. Это из тех мужчин, которые с возрастом становятся лучше, как крепкий виски, как настоявшийся кофе…

Какие всё это глупости. Линда, ты хамеешь, чего тебе не хватает? Работа есть, жить есть где. А тебя всё куда-то зовёт твоя неприкаянная душа, которой безмерно неуютно, которой плохо. Она томится и медленно гаснет и скоро умрёт. Тебе не нравится греческий жаркий климат, тебя раздражает скученность домов, тебя бесит, что все живут, как в одной большой деревне – никуда не спрятаться,

не скрыться, никто никуда не торопится. Тут даже нет нормальных жёлтых листьев.

Греки не любят деревья и очень тщательно их вырубают, поэтому город сверху похож на плотный известковый муравейник. В Греции, оказывается, деревья закрывают людям солнце. Неужели в Греции можно спрятаться от солнца?! Оно же везде, здесь даже огурцы жёлтые. А, им деревья «закрывают».

Невозможно же так жить. Невозможно, когда «каникулы» – это полмесяца на горячем пляже с бешеными ценами на еду в курортной зоне, купание в сверх солёной воде залива в два часа дня, в семь вечера – отход домой, до двенадцати ночи – полуденный сон, а с двенадцати ночи и до утра – приём пищи. Наутро опять сон до двух. Это греческие каникулы.

– Что, по твоему, отдых? – Подруга – платиновая блондинка с грубой кожей и большими родинками – смотрит в полном недоумении, подняв бровки, – А как ещё отдыхают?!

– Отдых – это когда я живу не с давленными на стенах комарами в непонятной комнатушке, а отдых – это классная гостиница, завтрак, обед и ужин в ресторане. Приезжает автобус, везёт меня на экскурсию. В музей, например, в Альпы…

– Альпы – это город?

– Нет! Альпы – это кондитерская!

Греки добрые, хорошие, милые, но это ж невозможно!

Наверное, давно надо было выйти замуж, жить как все нормальные женщины и не умничать. Конечно, были в её жизни мужчины, но всё это было как-то несерьёзно. Поначалу она в них влюблялась. То есть, очень твёрдо внушала себе, что объект напротив достоин её внимания. «У него, – перечисляла себе Линда, – проблески интеллекта. В зачаточном состоянии, но вроде бы, есть, выразительные глаза, неплохие физические данные. Если интеллект развить, данные подкачать, то может выйти нехилый „мэн“».

Потом, с трудом уговорив себя на влюблённость, она начинала страдать – ждать звонков от будущего «мэна», ревновала, плакала. Одним словом, начинал иметь место весь пакет паралюбовных акций. Потом Линде надоедало, что объект не хочет ни повышать свой моральный уровень, ни гантели таскать, но хочет пива и «ро» – жутко жирные мясные бутерброды из горячей свинины и картошкой «и». Вообще всё это – игра в одни ворота, потому как уже со второго, третьего свиданья объект начинал истерить, не понимая чего от него, собственно, странной подруге надо?

Потом Линде надоедало страдать, хотелось большой и чистой обоюдной любви. Она сама рисовала, сама рвала так и не начавшуюся связь, снова страдала, только уже от одиночества, и страдала ещё больше; потом впадала в депрессии, потом с огромным трудом, приведя себя в порядок, снова «влюблялась». Она привыкла. Состояние постоянной «влюблённости» в кого-то или во что-то с вытекающими из него ужасными душевными катаклизмами стали образом её жизни.

Они были Линде просто необходимы, чтоб было, зачем вставать по утрам и чистить зубы. И она каждое утро вставала и чистила зубы. Связать же свою жизнь насовсем, чтоб прям замуж, чтоб с церковью перед всем честным народом?! А за кого выходить? За такого, как покойный Такис, которому что чихнуть, что пукнуть в обществе всё едино? Даже пукать он любил чаще, потому как говорил, дескать, полезней. Столько пукал и всё же умер?

Мда… Никто в мире не от чего не застрахован. Или выходить за такого, как Коста, так и не осчастливившего, влюблённую в него до зелёных соплей, Катерину? За Косту, который у Линды в своё время спрашивал, «сколько дней „от них“ до Австралии на поезде»?!

Вся Греция – каждодневный праздник, бешеный и сумасшедший. Лёгкие отношения, лёгкие встречи, лёгкие разлуки. Чем кто-то из местных мачо с пеной на зубах будет ей доказывать, если долго бабу трахать, шансы, что родится мальчик растут на глазах.

Зачем её всё это?! Лучше жить одной! Когда ты одна и тебя никто не отвлекает, ты знаешь, что средневековый орган собора святого Стефаноса в немецком городе Пасау способен извлечь четыре тысячи звуков, а не семь нот октавы, и ты эти звуки улавливаешь, ты их прямо в воздухе слышишь.

Одни слышишь, другие входят в тебя через мельчайшие поры в коже, резонируют в каждой клетке, усиливаются, поэтому во всём теле твоём живёт музыка.

Только кому это надо? Греку – жениху? Не, ему не надо. Ему важно чтоб жена умела готовить гемисту (фаршированный перец с рисом) и ездить летом на море, чтоб считать «бани». Да, греки считают, сколько раз они скупались, это называется «баня». Греки хорошие, они замечательные, но… но они другие…

Тогда, давно это было очень грустное Рождество, поэтому Линда больше не встречала его одна и не делала себе подарков. Она с тех пор старалась встречать этот праздник не дома, а где-нибудь с друзьями. Но теперь друзья тоже устали от хронической борьбы за свою нишу в этом новом, довольно необычном для них мире, мире, где, например, «даю слово!» – Пустой звук, а денежные долги надо простить и забыть, как Господь прощает нам прегрешения наши.

Друзья устали от ежедневного добывания денег, от бесконечной борьбы с действительностью. Они нарожали множество детей, стали слишком серьёзными и напоминали увядшие бутоны, так и не успевшие распуститься. Они все один за другим сперва становились задумчивыми, потом меланхоличными, потом начинали странно заговариваться, рассуждать всё больше на общие, ничего не значащие темы о глобальном потеплении, об урбанизации Пакистана, об изменениях климата в ближайшие тысячелетия, как будто, была большая разница, исчезнет Земля через пять миллиардов или миллионов лет. Иногда говорили о работе и считали деньги.

Прекрасная половина ударилась в другую крайность, она, позабыв своё вероисповедание христиан-ортодоксов, пустилась без оглядки в китайское учение – фен-шуй. Часть жён друзей теперь интересовались исключительно инью и янью, превращали свои жилища в какие-то ведьминские берлоги с многочисленными лягушками спиной к входной двери и защитами от «ядовитых стрел», направленными на них с острых углов зданий напротив.

Другая часть подалась в Свидетели Иеговы, она праздно шаталась по улицам, всучивая зазевавшимся прохожим брошюрки и книжки с цветными изображением приторно-слащавой жизни и всем обещали «скорое избавление» от тягот жизни на том, лучшем свете. Вокруг шли постоянные дебаты, говорить ли на русском, обучать ли русскому детей, или забыть как можно скорее, разлиться и раствориться в местных эллинах, чтобы даже золотые серьги 583 пробы не выдавали выходцев из стран бывшего СНГ? Многие разучились слушать… многие – слышать… и это было так ужасно. В Греции каждодневный праздник медленно, но целенаправленно перетёк в массовую истерию.

Однажды Линда услышала по телевизору, что космонавты на орбите «очень скучают по шуму дождя». Пустой звук! Эта фраза – пустой звук для того, кто не был на орбите… или для того, кто не жил в Греции. Как можно радоваться десяти месяцам лета без весны и без осени?! Однако! Есть, конечно, в Греции одна такая гора, куда можно поехать за снегом. Да! Она не так уж и далеко! Снег на ней, правда, искусственный.

На гору, обычно в выходные едет пол Македонии. На лыжах, естественно катаются, единицы. Основной контингент едет в тамошнюю кафетерию, чтоб подождать внизу тех, которые катаются. Можно взять одноразовые санки. Они похожи на пластмассовые совки для мусора. Садишься на такой совок и аккуратно считаешь задом все торчащие из горы камни, на которые у организаторов не хватило «снега». Радости, визгу!