Булатный перстень
Шрифт:
— К шлюпке, что ли? — уточнил Vir Nobilis.
— Куда ж еще? Они, дурачки, нас от заботы избавили — сами к ней прибегут.
Так бы и вышло, когда б Нерецкий со своим товарищем не обнаружили у спуска жалкую лодчонку и сдуру туда не забрались.
Опрокинуть эту лодку для опытных гребцов было простой задачей, потом оставалось только выудить Нерецкого.
— Высадите меня, — сказал Vir Nobilis, когда мокрый Нерецкий уже сидел в шлюпке. — Мне надобно доложить о нашем предприятии. Agnus Aureus, ты отдался нам в руки — это хорошо. Но ответ за свои деяния держать придется. Доставьте его, куда велено, молодцы.
— Я
— Коли не виновен — то и беспокоиться нечего. А что ждет предателя — ты знаешь. «Да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на Земле не осталась ни следа, ни памяти изменника».
— Майков, что ты такое говоришь?
— Я-то клятву наизусть помню.
— За нами погоня, сударь, — предупредил Петруха.
— Ничего. Не надобно искать спуска. Коли пройдем близко к набережной — я перепрыгну. А вы — на остров.
Vir Nobilis недаром служил во флоте — был ловок, высоты и воды не боялся, на берегу оказался проворнее ученой обезьяны. Теперь нужно было спешить к Vox Dei.
Но не так это было просто — какой-то злодей выскочил на него из темноты и попытался сбить с ног. Vir Nobilis удачно увернулся от палки, чуть было не рухнувшей ему на плечо, и сделал то, чему его обучили братья, — нырнув под руку злодею, оказался у него за спиной. Пока незадачливый грабитель собирался развернуться, Vir Nobilis лягнул его и опрокинул, а потом кинулся бежать.
Улицы были пустынны, кое-где горели фонари. Под одним, на Адмиралтейской, околачивалась фигура в длинной епанче — должно быть, кавалер ждал прелестницу, а епанча — чтобы расстелить ее в подходящем местечке. Vir Nobilis поморщился — разврат и блуд вызывали у него отвращение, он даже хотел как-то принести обет безбрачия, но Igni et Ferro отговорил.
Он пошел к Обухову мосту быстрым шагом, как и должен ходить человек дела, не щеголь и не балованный вертопрах. И то, что дело заполнило всю его голову, все сердце, всю душу, радовало его несказанно. Иначе пришлось бы искать иного наполнения, вступать в путаные и трудные отношения с людьми, а это его втайне пугало. Он ценил относительную простоту служебных отношений, ценил и братство, царившее в ложе «Нептун», — там не следовало долго маяться, выискивая скрытые смыслы речей и поступков. Для человека, ум которого избрал служение идее, это было хорошо. А люди — что люди? Как следовало говорить с Нерецким, зная его нрав? Как с хворым младенцем? Прилаживаться к младенцам Vir Nobilis не умел.
Вдруг он понял, кто был кавалер, отбивший Нерецкого. И не кавалер вовсе — дама, только дама, умеющая бегать не хуже мальчишки. Та самая, к которой приводил его Нерецкий. По одному голосу предателя можно было понять, что Agnus Aureus пылает страстью…
Vir Nobilis помнил ее, помнил и то, как пытался говорить с ней о вещах, единственно стоящих, об истине, и как она отказалась поддерживать разговор. Обижаться было бы смешно — женщины мыслят приземленно. И все же хотелось прочитать на ее лице хотя бы любопытство! Видимо, она всего лишь ждала комплиментов. Ну, извините, сударыня, на комплименты не мастак. Тяжко разговаривать с дамами, у которых на уме одни лишь пошлые материи, — а ведь эта казалась неглупой… Верно сказано: margaritas ante porcas, сиречь — не мечи бисера перед свиньями.
Но наглости ей не занимать.
Vir Nobilis вдруг осознал, что думает о женщине дольше, чем она заслуживает. Это было нелепо. Следовало усилием воли истребить глупую мысль. Следовало другое — еще тогда приказать гребцам — благословили бы ее веслом по бестолковой голове! Невелика потеря. А теперь она непременно поднимет тревогу… Как же раньше-то эта мысль в голову не пришла?..
Он опомнился на мосту. Проскочил особняк Vox Dei… как глупо, зазевался…
Вернувшись, он подошел к воротам, стуком вызвал сторожа, был впущен. И, шагая по темной анфиладе, проговаривал в голове свою реляцию — предатель взят, но его любовница скрылась.
Глава семнадцатая
ЕРОХИНА ПЛАНИДА НЕ УНИМАЕТСЯ
Ероха заврался вконец. Он пообещал уцелевшим от облавы шурам и главным образом Ворлыхану, что, справив свое дельце на Второй Мещанской, станет им верным собратом, оденется щеголем, заговорит по-французски и вотрется в высшее столичное общество, где, сказывают, в карты играют уже не на деньги, а на бриллианты — такую моду завела государыня. То бишь на карточном столике те бриллианты лежат кучами, и коли не зевать — станут славным хабаром.
Вранье было опасное, но Ероха надеялся, что Нерецкий рано или поздно вернется в Санкт-Петербург, и тогда, доставив его к Ржевскому, можно будет вздохнуть с облегчением и начать выкарабкиваться из трясины.
То, что шуры уверовали в Ерохину дивную способность чуять полицию за версту, принесло даже некоторую пользу: Ероха растолковал Ворлыхану, что способность проявляется только на трезвую голову, а водка глушит ее напрочь. Ворлыхан отвечал, что, сколько себя помнит, водка в разумном количестве только обостряет способности, но раз Ероха так причудливо устроен — ничего не попишешь. И распорядился — новому участнику шайки не подносить!
Нерецкий явился именно тогда, когда Ерохе было вовсе не до него.
Есть в жизни положения, когда нельзя бросить начатое дело на полдороге. Одно из подобных — когда натура устанавливает мужчину лицом к стенке и с расстегнутыми портами.
Стоя в дальнем углу двора, за сараем, Ероха слышал шум, гам и крик «караул!», но был недвижим, как египетская пирамида. Он нарочно выбрал такое место, где бы ничто не помешало, и вот же беда — только по звукам мог догадаться о событиях.
Треклятая Ерохина планида в это время у себя в небесах покатывалась со смеху.
Наконец внутренние ресурсы иссякли, и Ероха, с незастегнутыми портами, выскочил из-за сарая.
Он слышал крики на улице, слышал и шаги, удалявшиеся в сторону переулка. Мимо него пробежал, размахивая руками, безоружный кавалер и исчез во мраке — похоже, за кем-то гнался. Понимая, что в дело вмешалось слишком много народа, Ероха решил вооружиться.
Оружие у него было не совсем подходящее для морского офицера, пусть и списанного на берег за непригодностью: кинжал восточной работы, с золотыми накладными узорами по тусклому лезвию, которым и орудовать-то боязно — как бы не повредить, и турецкая сабля в дорогих ножнах. В Корпусе Ероху учили шпажному бою, потом товарищи преподали обращение с кортиком, но рубиться на саблях ему отродясь не доводилось.