Бульвар под ливнем (Музыканты)

Коршунов Михаил Павлович

Что он скажет об Андрее? И как там Андрей? Только бы сыграл глубоко, сильно и точно. А для этого Андрею надо быть спокойным. Максимально. Кому перед выступлением требуется нервный толчок, а кому ни в коем случае этого нельзя. Андрей такой. Ему нельзя. А Ладе он нужен. Ладя создает самому себе препятствие и сам его преодолевает. Андрею это противопоказано категорически. Хотя она и пыталась это в нем притупить и кое-чего все-таки достигла. Но только кое-чего. Так же как и в Ладе, только в обратном направлении, она тоже кое-чего достигла:

поселила в нем какую-то серьезность, разумность. Так ей казалось, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Все придется начинать сначала. Но как там Андрей?..

И вдруг Кира Викторовна, решительно стуча каблуками, подошла к двери, взялась за ручку и не выдержала, открыла дверь. Андрей стоял — скрипка и смычок опущены. Он только что кончил играть. Валентин Янович сидел, откинувшись на спинку стула, руки — на отворотах пиджака. Все, как и представляла себе Кира Викторовна. Сидели члены комиссии.

— Знал, что войдешь, — улыбнулся Валентин Янович. — Приметил в коридоре.

— Валентин Янович, извините.

— Антонова. — Это профессор сказал членам комиссии.

Те кивнули.

— Косарев, вы свободны. Спасибо, — сказал профессор.

Андрей взглянул на Киру Викторовну и вышел из комнаты. В коридоре его встретили Павлик и Верочка. Павлик держал футляр от скрипки.

— Ну как? — не выдержала Верочка.

Андрей подошел к раскрытому окну. За окном, во дворе, стояла его мать. Но ему сейчас хотелось бы увидеть Риту.

Глава вторая

Это был скоростной лифт. В лифте была одна молодежь, веселая и говорливая. Те, кто поступил в институты и сейчас хотел бы поделить свое счастье на всех. Счастье для них — величина постоянная, как и собственная молодость.

Рита была в летнем платье и в шарфе. Она всегда его носит — теплый шарф. Даже летом. Шарф стоял по краям ее плеч, будто меховой воротник. Рита сделала прическу, ее глаза были подкрашены. Это впервые.

Лифт остановился, мягко раскрылись автоматические двери, и Андрей и Рита вышли.

Потом они вместе со всеми сидели в небольшом зале. Широко виден был город. Огни. Кроссворд из огней — по вертикали и по горизонтали. И над этими пересекающимися огнями — он и Рита. Андрей подумал, там, где огни не горят, там в кроссворде незаполненные слова.

Им принесли два высоких стакана с зелеными трубочками. Трубочки были похожи на стебли травинок. Поблескивали кубики льда. Повисли дольки лимонов, специально зацепленные за края стаканов. Коктейль назывался «Двое».

— О чем ты думаешь? — спросил Андрей Риту.

— Что у тебя так все хорошо.

— Я играл удачно. Пальцы пошли и смычок.

— Ты играешь, а что ты испытываешь? О чем ты думаешь?

— Я начинаю играть в уме, где-нибудь еще в коридоре. Я играю раньше, чем начинаю еще играть. Почему ты спросила об этом?

— Меня пригласил музыкант, и я говорю о музыке.

— Перестань. —

Андрей злился, когда Рита начинала так вот говорить. Когда нельзя было понять ее настоящих мыслей и слов.

Рита отпила несколько глотков, качнула стакан и послушала, как стучит о его стенки лед. Взяла дольку лимона и опустила ее в коктейль.

— Я не думал, что ты все-таки пойдешь в технический институт, — сказал Андрей. Ему хотелось перевести разговор на Риту и поговорить серьезно. — Ты сделала это из-за отца? Ты должна была пойти в Институт международных отношений, например.

— Или иностранных языков. — Рита взглянула на Андрея, и нельзя было понять, что скрывалось за ее словами, потому что в глазах ее таилась улыбка.

— Давай чокнемся, — сказала Рита.

— Коктейлями?

— А что?

— Давай.

Они чокнулись, допили коктейль.

— Здесь есть оркестр? — спросила Рита. — Скучно без оркестра.

— Только ничего не придумывай.

— А я не могу начать думать раньше, чем что-то придумаю. Но за тебя я рада. Очень! — Было похоже, что это она сказала совершенно искренне. И Рита встала и направилась к выходу.

Они шли по Садовому кольцу, по Смоленскому бульвару.

— Куда мы идем?

— Какая тебе разница.

— Не люблю, когда ты такая.

— Я трогаю босой ногой прибой поэзии холодный… — сказала Рита.

— Перестань.

— А может, кто-нибудь другой — худой, замызганный, голодный — с разбегу прыгнет в пенный вал, достигнет сразу же предела, где я и в мыслях не бывал…

— Прошу, перестань.

— Чрезвычайность поэзии, — сказала Рита.

Дверь открыли, и на пороге оказался Витя Овчинников.

— Ха! — радостно воскликнул Витя. — Ребята!

Он искренне обрадовался.

Выбежали в коридор две девочки, две копии Вити. Одна девочка — помладше, другая — постарше. Девочки вежливо поздоровались.

— Приняли в Консерваторию, — сказала Рита, показывая на Андрея.

— Андрюшка, гений! — крикнул Витя. — Я это знал.

Девочки начали вежливо рассматривать Андрея.

— Прошу в мою рощу, — сказал Витя. — Мать, ко мне Рита и Андрей прикатили.

Вышла мать Вити. Андрей никогда не ожидал, что у Вити такая мать: небольшая, в стареньком ситцевом платье, усталые тихие плечи и такие же усталые тихие руки. Из кармана платья свешивалась ленточка клеенчатого сантиметра.

— Я очень рада, — быстро сказала она, заталкивая в карман сантиметр. — Проходите. Витя, я поставлю чайник.

— Чайник я поставлю сам, — сказал Витя. — Чай будем пить с лепестками жасмина. Экзотика — моя слабость. Мать, где коробка?

— У меня на полочке. — И она вышла из комнаты.

— Колониальные товары собственного изготовления. Это верно, что «гроссы» махнули на завод?

— Верно. У них идея, — сказала Рита. — Год они будут познавать себя и окружающую действительность.