Булыжник под сердцем
Шрифт:
Нам было тревожно – перемены назревали, хотели мы этого или нет. Мы слишком долго выживали, чтобы их не чуять. Особенно Джейми. Время от времени на сцене ее почти лихорадило: она вышагивала взад и вперед, исследовала темы, больше подходившие для документальных очерков, чем для комедийного шоу. Подвергала сомнению все, острейшим скальпелем препарировала труп постмодернизма. Ее фанаты, «болельщики», обожали ее еще больше за то, что она вскрывала изоляцию и отчужденность их поколения. Но были и те, кто боялся этой женщины-воина, что распускала швы их безопасной жизни, – эти люди ее ненавидели. Джейми была умна и начитанна и этого не скрывала. Она призывала публику не отставать от нее и не канала под
В общем, вы понимаете, отчего я волновалась. Я, одна из немногих, знала настоящую Джейми – неуверенную, с заниженной самооценкой. Что, если все это вновь вылезет наружу – и наша работа пойдет коту под хвост? Конечно, я нервничала – еще как.
Ладно. Нужно что-то делать. И каков был наш ответ приближающемуся кризису тридцатилетнего возраста? Мы решили устроить вечеринку. Знаю, офигеть какая идея, но нас она зацепила. Не спрашивайте, почему, мы никогда не устраивали вечеринок – стукнуло в голову, и все. Даже Моджо согласился – почему бы нет? Встряхнемся, развеемся. – устроим настоящую голливудскую вечеринку на Хэллоуин, точно. Повеселимся, украсим дом в стиле детского китча, сыграем семейку Аддамс – все как полагается. Мы отксерили приглашения и закрыли все ценные вещи в моей комнате – все равно компьютеры там и стояли; переселили туда же Мушку со всеми ее причиндалами, договорились с соседями и – вуаля! Чуваки, вечеринка начинается! Класс.
Мы с нетерпением предвкушали праздник, вечеринка выйдет что надо – привидения, глазированные яблоки, свечи, тыквенные фонари; громадные чаши глинтвейна с гвоздикой и корицей, музыка-ретро, упыри, ведьмы и… демоны.
17
В том году Хэллоуин приходился на вторник, и мы решили собраться накануне в субботу, двадцать восьмого. Заставили Моджо – как самого творческого из нас, если нажать, – сделать приглашения, заскочили в центр быстрой печати, и все супер – вечеринка готова. Моджо так и не сказал, кого приглашает. Я пыталась выведать у него, ждать ли нам кое-кого Особенного, но Моджо только поднял свою каллиграфическую бровь и промурлыкал:
– Маловероятно, дорогуша.
И вернулся к чтению Марка Аврелия. В твердом переплете. Не сказать, что я упала духом.
Лонни и Бен предложили встретиться двадцать первого в «О'Рейли», местном псевдоирландском баре – выпьем, заодно отдадим приглашения.
– Лонни, мы тебя и без приглашения пустим, – сказала я по телефону.
– Торокая моя, не отпирай мои прафа, потшему у этого итиота Маркуса есть приклашение, а у меня нет? Я слышала, их телал Модшо. И Бен тоше приклашение хочет. Это наше прафо!
– Ты чокнутая – ты в курсе?
– О, та, но помешательстфо никому не пофредит. Не то что фы, анклитшане, на фсе пуковицы састекнутые.
– Илонка, ты родилась в Брэдфорде. Ты из Йоркшира. У тебя только мать русская, хватит.
– У меня русская туша, моя торокая. Пыть из Йоркшира скутшно. Лучше пуду русской леспиянкой, тшем йоркширской.
Ну что тут скажешь? Пристегните ремни, впереди ухабы.
Может, дико назначать встречу с друзьями на конкретный день, но с нашей работой нормальные жизнь и общение давно вылетели в трубу. Мы отдыхали подряд эти выходные и следующие, и меня грызла тревога, но я подумала: да ладно, забей и расслабься, девочка.
Не знаю, стоит ли упоминать, какие-то полные «Секретные материалы» получаются, но в тот день мне было как-то странно. Знаю, многие скажут, мол, интуиция, но в моем дневнике в тот день написано:
«NB 18:00.
Иногда тело подсказывает то, чего не хочет слышать разум, чего он не в силах переварить.
Ясное дело, я проглотила две таблетки парацетамола и накрасила губы.
18
Когда мы добрались до паба, там уже было не протолкнуться. Бен и Лонни мы искали минут пять. Они сидели в кабинке на возвышении как можно дальше от колонок, из которых громыхала псевдоирландская музыка. Обе надутые; сердце у меня оборвалось. Мы уселись напротив, и я сделала лицо подоброжелательней:
– Привет, – с фальшивой радостью пропела я.
– Угу, привет, – мрачно отозвалась Бен. Ее широкое лицо казалось пунцовым на фоне черной водолазки – экзистенциальный вид. – Простите. Эта забегаловка. Дыра. Одни цивилы. Господи.
Бен всегда говорила короткими предложениями – возможно, потому, что ее считают одним из самых многообещающих молодых британских философов. Не знаю, кто – очевидно, другие философы. Сама Бен философствует, только если в жопу пьяна, и то лишь разносит в пух и прах философское сообщество за интеллектуальное скудоумие, ксенофобию и ярый мужской шовинизм. Впрочем, не мне судить – я же ни фига не знаю. Я бухгалтер. Но Бен мне нравилась: она не считала нужным все время лыбиться – какое счастье.
Лонни болтала в полный голос, налегая сначала на «Гиннесс», а потом опять на водку:
– Коспоти, напиток тля селян и переменных. Это не выпивка, а ета, тшорный суп. Я такое ненавишу, я фос-мустшена! Пен, Пен, моя торокая, налей вотки, прошу тепя… – И все это звучно, размахивая жесткими прядями длинных высветленных волос, как плетьми; темные славянские глаза углями тлеют под накладными ресницами. Лонни прислонилась к деревянной стенке кабинки, прижимая худую дрожащую руку к худосочной груди. Лонни не верила в пищу, в этот «неудобоваримый навоз». Думаете, они спелись с Моджо, нашим вечно голодающим трансвеститом? Отнюдь нет. Они считали друг друга слишком понтовыми и скучными. Зато Моджо обожал Бен и часами трепался с ней на какие-то заумные темы, пока Лонни бросала на них мрачные взгляды и что-то бормотала – она утверждала, что это русский, но, по-моему, просто галиматья. Конечно, Лонни – тот еще геморрой, зато она по-своему очень добрая и любящая. Они с Бен встречались уже целую вечность и были самой женатой парой из всех моих знакомых.
Я вздохнула и попросила Бен сесть, я все принесу. Я знала, кто что пьет, поэтому протолкнулась к бару и попыталась привлечь внимание угрюмой ирландки.
Пятнадцать минут спустя, когда я наконец прихлюпа-ла назад, Джейми и Лонни хихикали как идиотки, и Джей-ми шипела: «Не смотри, не смотри, нет, там, там, у музыкального автомата, ой, Лонни-ии…» – И так далее, словно подростки.
Бен вздыхала и крутила серебряное кольцо с надписью «vous et nul autre» [36] на безымянном пальце.
36
Ты и никто другой (фр).