Бумажная клетка

Дягилева Ирина

Штыкин смущенно засуетился, быстро убрал плед и подушку в стенной шкаф.

– У вас усталый вид, Игорь Петрович, – сочувственно сказала Пульхерия.

– Много работы, – буркнул он, усаживаясь за стол.

Лежащие на столе бумаги и папки он сложил в верхний ящик стола и запер его на ключ, потом скрестил пальцы рук и внимательно взглянул на нее.

– Мы не теряли времени даром и проверили алиби Назарова. Нестыковки начались в самом начале. Он утверждает, что уехал к матери на следующее утро и до отправления поезда провел ночь на вокзале. Но в компьютерной базе вокзала нет доказательств того, что был куплен билет на его имя

ни в этот день, ни в последующие. В гостинице дежурная по этажу подтвердила, что к нему в номер около половины одиннадцатого вечера приходила эффектная девушка. Она не хотела пускать гостью, так как было уже поздно, но девица налетела, словно фурия, оттолкнула ее от двери и ворвалась в комнату. Пробыла она там не более десяти минут. Пока дежурная ждала охранника, девушка покинула номер. Назаров уехал из гостиницы вскоре после нее, в начале двенадцатого. Сказал, что ему нечем оплатить следующие сутки.

– Получается, алиби у него нет? – стараясь сохранять спокойствие, спросила Пульхерия.

– Выходит так. Сейчас его приведут, и мы посмотрим, что он скажет в свое оправдание.

Зазвонил телефон.

– Иду, – коротко бросил в трубку Штыкин и виновато взглянул на Пулю: – Подождите меня, я скоро буду.

Буквально через минуту в сопровождении охранника появился Никита. Охранник оставил их одних. Назаров был бледен и выглядел усталым. Он не поздоровался с ней и с независимым видом уселся на диван.

– Я ничего им не сказал… – начал он.

– Знаю, – кивнула она.

– Хочу сразу тебя предупредить: ты здесь ни при чем. Я много об этом думал и все для себя решил. Это дело тебя не касается. Не приди я к тебе в ту ночь, ты не имела бы к нему никакого отношения. Нет смысла втягивать тебя в разбирательство. Здесь не дураки сидят, они поймут, что я этого не совершал, найдут настоящего убийцу и меня отпустят. – Никита взглянул на Пульхерию сдержанным, но решительным взглядом. – Надеюсь, ты меня понимаешь? Иди домой и предоставь все мне.

Он говорил ей те слова, которые она много раз твердила себе сама. Пуля отчаянно хотела, чтобы он убедил ее, но получилось прямо противоположное.

– Только не думай, что я это делаю для тебя. Это нужно прежде всего мне.

– Тебе?

– Чему ты удивляешься? Знаешь, почему я от тебя ушел?

– ?!

– Ты сильная, тебе никто не нужен. Я был пустым и никчемным приложением к тебе, Пульхерии Афанасьевне Дроздовской. Я хотел быть для тебя каменной стеной, а был ненужной, смехотворной подпоркой. Я хотел оберегать тебя, а на самом деле ты заботилась обо мне.

– А просто любить меня ты не мог? – с горечью спросила она. – Почему надо обязательно кем-то быть? Почему ты сравниваешь себя со мной? Будь просто Никитой Назаровым, а я буду Пульхерией Дроздовской. К чему это глупое тщеславие и желание смешивать себя с дерьмом? Скажи просто, что ты ушел от меня, потому что разлюбил. Я пойму.

– Вот и сейчас для тебя все просто и понятно. Позволь мне хотя бы в этом деле разобраться самому.

– Да в чем ты разбираться собрался, осел упрямый? – заорала Пульхерия. – Ты не сможешь доказать свое алиби и не успеешь оглянуться, как на тебя всех собак навешают да еще парочку «висяков» вдогонку добавят. Потом доказывай, что ты не верблюд.

– Найдут же они рано или поздно настоящего преступника, – упрямо твердил Никита.

– А если не найдут?

– Все, хватит об этом. Иди домой и не вздумай страдать от угрызений совести.

В этот момент в кабинет вошел Штыкин. Никита тут же поднялся с дивана.

– Игорь Петрович, я хочу, чтобы эта женщина отсюда ушла. При ней я говорить отказываюсь.

– Вот даже как! – удивился следователь.

Он посмотрел на Пульхерию, которая молчала и с потерянным видом разглядывала календарь на стене.

– Ну, раз вы на этом настаиваете, не смею возражать.

Не прощаясь, она торопливо вышла из кабинета.

По дороге домой она кляла себя за нерешительность. Получалось, что Никита ценой собственной жизни спасает ее будущий брак с Германом. Какое благородство! Но она оказалась в дерьме по самые уши именно из-за него. Сначала подставил, а потом спас. Меньше всего ей хотелось быть обязанной именно ему.

Герман был уже дома.

– Ну, как дела? – спросил он, помогая снять пальто.

– Никак. При мне он разговаривать отказался и потребовал, чтобы я удалилась.

– Я рассказал обо всем папе. Он сначала обрадовался, но когда узнал, что этот Никита – твой бывший муж, очень расстроился.

– Постой, дай я угадаю: он заявил, что свадьбы не будет, – Пульхерия усмехнулась.

– Нет. Только сказал, что надо проследить, чтобы эта информация не попала в прессу.

– У нас не Америка. Наши журналисты пишут только то, что им заказывают.

– У папы много врагов.

– Я чувствую, что скоро я буду его самым заклятым врагом.

– Не надо так говорить…

– Почему не надо? Выходит, я одна во всем виновата. Я познакомила Гришу с Викой, я заставила тебя лгать, скрывать от него правду.

Герман подошел к ней, обнял и нежно поцеловал.

– Перестань, пожалуйста. Никто тебя ни в чем не обвиняет. Я тебя очень люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Все было вроде как обычно, и в то же время словно что-то стояло между ними. Пульхерии не хотелось, чтобы Герман прикасался к ней и самой не хотелось к нему прикасаться. Она злилась и во всем винила Никиту. Ей хотелось остаться одной, а вместо этого она легла в постель с Германом и ей пришлось заниматься с ним сексом. Она поймала себя на мысли, что относится к этому, как к чему-то обыденному, вроде ежедневного утреннего завтрака: нет аппетита, но все вокруг утверждают, что по утрам надо есть овсянку и обезжиренный йогурт, хотя ни то ни другое она терпеть не могла.

Герман после любовных утех – нескольких возвратно-поступательных движений с сопением и судорожными вздохами – тут же уснул, а она еще долго ворочалась в постели, гоня прочь назойливо лезущие в голову мысли о Никите, а проснувшись, не почувствовала себя лучше. Работа позволила забыться, но ненадолго.

Днем позвонил Александр Николаевич. Он сказал, что разговаривал со своим знакомым в прокуратуре, который успокоил его – прессу это дело вообще не заинтересовало и вряд ли заинтересует, а прокуратуре лишнее внимание тоже ни к чему. Штыкин молчал, и это молчание действовало Пульхерии на нервы. Ей казалось, что он ее в чем-то подозревает. Она вдруг вспомнила – бумаги со стола он убрал до телефонного звонка. Получалось, что следователь оставил ее наедине с Никитой намеренно. Это тоже выглядело подозрительно. Много раз она порывалась сама позвонить ему и сознаться, даже в том, чего не совершала, лишь бы это неестественное состояние поскорее закончилось. И только остатки гордости не позволяли ей так быстро сдаться.