Бумажные города
Шрифт:
— Честно говоря, мам, мне на него вообще наплевать.
Я не мог понять, почему тогда маме с папой так неприятны израильские и палестинские политики, если они тоже просто люди? Их они явно достойными личностями не считали.
Папа дожевал, положил вилку и посмотрел на меня:
— Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что людям не хватает хороших зеркал. Другому человеку очень трудно показать нам, как мы выглядим со стороны, а нам сложно показать, как мы себя ощущаем изнутри.
— Это очень трогательно, — сказала мама. Мне было приятно, что у них такие хорошие отношения. —
— Верно. Именно из-за такого самосознания у нас очень мутные окна. Наверное, в таком ключе я этот вопрос никогда не рассматривал.
А я сидел и слушал. И слышал что-то про нее и про окна, и про зеркала. Чак Парсон — личность. Как и я. И Марго Рот Шпигельман — личность. А я о ней так раньше не думал, по большому счету; вот в чем недостаток всех моих предыдущих представлений. Все это время — даже за десять лет до того как она сбежала — я строил образ Марго, на самом деле не слушая ее, не зная, что у нее такое же негодное окно, как и у меня. Поэтому я не мог себе представить, что она — такой же человек, который в состоянии испытывать страх, который может чувствовать себя одиноким в толпе, который может стесняться своей коллекции пластинок, потому что это слишком личное. Который может читать путеводители, чтобы убежать от жизни в том городе, в который многие бегут из других мест. С которым никто никогда не разговаривал по-настоящему — потому что никто никогда не видел в ней человека.
И я сразу понял, как Марго Рот Шпигельман чувствовала себя, когда не была Марго Рот Шпигельман: она чувствовала себя опустошенной. Она чувствовала себя так, будто она окружена стеной, размеров которой нельзя оценить. Я представил, как она спит на ковре, а над ней — крошечный лоскуток звездного неба. Может, Марго там было комфортно, потому что Марго как личность всегда жила именно так: в комнате, куда никто не входит, окна которой вечно закрыты, а свет падает только через дырки в потолке. Да. Я всегда делал одну и ту же фундаментальную ошибку — и, по сути, именно она вела меня к заблуждению: на самом деле Марго — не чудо. Не приключение. Не какая-то драгоценность. Она — девчонка.
16
Время, конечно, и прежде тянулось медленно, а во вторник, словно чувствуя, что я скоро подберусь к разгадке, оно, похоже, решило совсем остановиться. Мы договорились, что после школы все вместе поедем в торговый центр, и ожидание было невыносимым. Когда, наконец, прозвенел звонок, возвещая об окончании английского, я бросился вниз по лестнице и уже в дверях понял, что мы сможем поехать только после репетиции. Я сел у репетиционной и достал из рюкзака завернутую в салфетку пиццу, оставшуюся с обеда. Когда я съел четверть, ко мне подсела Лэйси Пембертон. Я предложил ей кусочек. Она отказалась.
Говорили мы, естественно, о Марго. Это была наша общая рана.
— Что мне нужно понять, — сказал я, вытирая жирные от пиццы руки о джинсы, — это «где». Но я даже не знаю, объезжать недопоселения — это стоящая мысль или нет. Иногда мне кажется, что мы совершенно сбились со следа.
— Да, я тоже не знаю. Честно говоря, если забыть обо всем остальном, мне нравится, что мы что-то узнаем о Марго. В смысле,
— Верно, но она же все эти штуки не на ходу придумывала, В смысле, все эти ее проекты были такими… не знаю, как сказать.
— Отточенными, — подсказала Лэйси. — Ни у кого из моих знакомых — в смысле, нашего возраста — нет такой отточенности в действиях.
— Ага.
— Поэтому ее так трудно представить в какой-то страшной, пыльной комнате без света.
— Точно, — согласился я, — еще и с крысами.
Лэйси подтянула колени к груди, приняв позу зародыша.
— Фу. Совершенно на нее не похоже.
Лэйси каким-то образом удалось занять переднее сиденье, хотя она была самая маленькая. За рулем был Бен. Когда усевшийся рядом со мной Радар достал наладонник и начал что-то редактировать в Мультипедии, я громко вздохнул.
— Исправляю разгул вандализма в статье про Чака Норриса, — пояснил он. — Например, я хоть и согласен, что его основная специализация — удар по башке, но не думаю, что заявление, будто «слезы Чака Норриса лечат рак, но он, к сожалению, ни разу не плакал», — проверенный факт. Однако удаление этих безобразий занимает всего четыре процента моего мозга.
Я понял, что Радар пытался меня рассмешить, но мне была интересна лишь одна тема.
— Я не уверен, что мы найдем ее в одном из недопоселений. Понимаете, может быть, она даже не их имела в виду, когда говорила про «бумажные города». Указаний на разные места очень много, но все они совершенно неконкретные.
Радар на секунду поднял взгляд от экрана, а потом снова вернулся к нему.
— Лично я считаю, что она далеко, объезжает всякие дурацкие завлекалки для туристов, ошибочно полагая, что оставила достаточно подсказок, как ее отыскать. Я думаю, что сейчас Марго, например в Омахе, у самого большого шара из марок, или в Миннесотне, у самого большого клубка веревки.
Бен бросил взгляд в зеркало заднего вида и спросил:
— То есть ты полагаешь, что Марго пустилась в тур по стране и объезжает все самые большие шары в мире?
Радар кивнул.
— Ну, — продолжил Бен, — кто-то должен велеть ей возвращаться домой, потому что самые большие шары у нас тут, в Орландо. Хранятся в специальном мешочке под названием «моя мошонка».
Радар заржал, и Бен продолжил:
— Не, я серьезно. Они у меня такие огромные, что даже когда картошку фри в «Макдоналдсе» заказываешь, предлагают на выбор четыре размера порции: маленькую, среднюю, большую и как мои шары.
Лэйси смерила его взглядом и сказала:
— Неуместная шутка.
— Извини, — буркнул Бен. — Я думаю, что Марго в Орландо, — добавил он. — Наблюдает за тем, как мы ее ищем. И как предки не ищут.
— А я все еще за Нью-Йорк, — высказала свое предположение Лэйси.
— Да, все эти варианты возможны, — согласился я.
Каждому из нас по Марго, и каждая — скорее зеркало, чем окно.
Торговый центр выглядел так же, как и пару дней назад. Бен припарковался, и я провел их в офис через дверь, которую надо толкать. Когда все вошли, я тихонько сказал: