Бумер-2
Шрифт:
— Не разводи тут сырость, — сказал кто-то из контролеров. — Он уже в порядке. Видишь, шевелится.
Лейтенант унес чайник, грохнул им о железный стол. Коля увидел все ту же картину, какую наблюдал и два и три часа назад. Темно-желтые стены козлодерки, разукрашенные пятнами плесени и зеленым грибком. Ржавый стол у стены, пара табуреток и колченогий венский стул. Готовясь к ремонту, отсюда вытащили железные шкафчики, в которых хранилась сменная одежда контролеров и всякий хлам. Под потолком горели две люминесцентные лампы, запрятанные в колпаки из металлической
Чугур, в старых брюках и голубой майке без рукавов, широко расставив ноги, сидел на табурете. Он курил, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе. Стоявший рядом с ним долговязый контролер, поеживался от холода, тер ладони и простужено покашливал в кулак. Но кума не брали ни сырость, ни холод. Лицо разрумянилось, под кожей играли мускулы.
Рябинин наклонился над Колькой, заглянул в его глаза, словно сам хотел убедиться, что парень дышит, очухался. Лейтенант вытащил изо рта Шубина вонючую тряпку, бросил ее на пол.
— Не заснул, земляк? — весело спросил лейтенант. — Ты не спи, а то замерзнешь.
И улыбнувшись, отвалил к столу. Колька лежал на боку и гадал про себя, когда кончатся его мучения. Стоило лишь вытянуть ногу, как боль отзывалась в животе, поднималась выше и разрывала грудь, добираясь до самого сердца. Он пошевелил связанными за спиной руками, пробуя растянуть веревку, больно врезавшуюся в запястья. Ничего не выходит. То ли веревка прочная, то ли сил не осталось. Пальцы и предплечья онемели, а плечи сделались тяжелыми, будто к ним привязали железные чушки. В голове грохотали колеса товарного поезда, пронзительно свистели электрички. Сквозь эти близкие явственные шумы человеческие голоса долетали издалека, словно с того света.
— Вот она, моя татуировка.
Чугур тыкал пальцем в предплечье. Рядом с внешней стороной ладони был выколот то ли крестик, то ли якорь. Татуировка со временем поблекла, выцвела и потеряла очертания.
— Сделал, когда в армии служил. Ну, юность в одном месте играла. И всю жизнь стыжусь этой наколки. Это урки себе шкуру портят, и я вроде как блатной. Мне эти феньки не по чину.
— Не пробовали марганцовкой вывести? — кто-то из контролеров склонился над столом, разглядывая блеклую татуировку. — Марганцовкой больно. Но, говорят, очень эффективно.
— От марганцовки шрам остается, — помотал головой кум. — Как от ожога. А, хрен с ней. Теперь уж поздно наколку сводить. Пустяки все это. Я ведь ношу рубашки с длинным рукавом, под манжеткой не видно.
Кольке было трудно дышать, кажется, что в горло попал ком грязи, застрял в дыхалке и не проходит ни назад, ни вперед. Он хотел сплюнуть на пол вязкую слюну, но вместо этого закашлял.
— Да, ни разу у вас татуировки не замечал, — отозвался лейтенант Рябинин. — Если бы вы не показали, я и внимания не обратил. Блеклая какая-то…
— Ты жену-то с ребенком на юга отправил? — спросил кум.
— Послезавтра уезжают.
— А ты, наверное, рад? — посмеивался Чугур. —
— Какие в наших краях бабы? Одни порчушки.
Что верно, то верно, народонаселение поблизости от зоны в основном мужское, поскольку селятся тут те самые люди, что отбывали срок за забором. На одну бабу три кавалера. Такой вот демографический казус.
— Это верно, — кум раздавил окурок в банке.
У Рябинина ночное дежурство, торопиться ему некуда. Газету, которую в спешке он захватил из дома, оказалась позавчерашней, уже прочитанной. Бутерброды, что собрала жена, он съест под утро, в эту пору почему-то просыпается дикое нечеловеческое чувство голода. Махнет пару стаканов сладкого чая. Если бы из козлодерки всю мебель не перетащили в соседнее административное здание, Рябинин мог вздремнуть на железной койке под шерстяным солдатским одеялом. Но на жестком стуле долго не поспишь.
Лейтенанту повезло, что именно на его дежурство выпало это развлечение: наказание зэка, испортившего Чугуру мундир и брюки. Конечно, не бог весть какая потеха, но все же лучше, чем ничего. Есть с кем словом переброситься. Чугур здесь, два контролера прапорщика из соседнего здания пришли поглазеть на спектакль. Рябинин знал, что промеж себя прапоры заключили пари на три флакона водяры. Тот, который длинный и тощий, похожий на туберкулезника, контролер по фамилии Иткин, ставил на то, что майор забьет пацана насмерть.
Прохоренко был твердо убежден, что Чугур отделает чувака, как бог черепаху, это само собой, потому что мундир и штаны денег стоят. Но не до смерти, нет… Зэк, откинувшийся от побоев, это рутина жизни. Но этому парнишке, по слухам, три дня до звонка осталось. У кума тоже есть сын, примерно одних лет с Колькой. У Чугура рука не поднимется прибить парня. И, кажется, кум в добром настроении.
— Ну, плакала твоя водка, — шепнул Прохоренко на ухо Иткину. — Можешь деньгами отдать. Я не возражаю.
Иткин покашлял в кулак. По всему выходило, что он проспорил. Чугур, кажется, совсем забыл про зэка, треплется за жизнь, травит байки про свою татуировку. И, кажется, настроен очень миролюбиво.
— Еще посмотрим, — тихо буркнул Иткин.
Чугур поднял чайник, присосавшись к носику, хорошо промочил горло. Он порывисто поднялся, снял с руки золотой перстень, положил его на стол. Вынул из кармана перчатку, натянул ее на правую пятерню. Пошевелив пальцами, проверил, плотно ли села перчатка.
— Вы ребята, смотрю, совсем заскучали? — Чугур подмигнул лейтенанту. — Сейчас мне немного поможете. Тяните веревку.
В душе у прапорщика Иткина шевельнулась надежда. Может статься, что он не проспорил три пузыря. Прапор подбежал в дальний угол козлодерки, схватился за конец веревки и, не дожидаясь Прохоренко, со всей дури дернул ее на себя. Руки Шубина вывернулись за спиной, он закричал от боли.
— Полегче, — крикнул Чугур прапору. — Так ты ему предплечья сломаешь. Плавно тяни. Не дергай.