Бумеранг не возвращается
Шрифт:
Никитин развел руками.
— Он или в Южноуральске и не является в заводоуправление до тех пор, пока не уберет со своей дороги Баскакову, или у него есть промежуточная явка, — высказал свое предположение Никитин.
— Так… Явка, ты говоришь? — повторил полковник. — А что, если Гонзалес и есть «свой человек», о явке которого запрашивал Эбергарда Ценсера агент «777»?
— Что он показал на допросе?
— Фамилия его Теплов. Заброшен гитлеровской разведкой на Урал еще в сорок втором году. Передан организацией Гелена новому хозяину. В середине прошлого года его снабдили рацией. Связь
— Возможно, — согласился Никитин и спросил: — Я вам, Сергей Васильевич, больше не нужен?
— Пока нет, — ответил Каширин и, сняв трубку, набрал номер телефона генерал-майора.
Тем временем Никитин разыскал капитана Гаева в кабинете управляющего делами. Капитан заказывал билет на поезд до станции Степь Дальняя.
— Когда отходит твой поезд?
— Часа через два.
— Ну-ка, пойдем ко мне, — пригласил его Никитин. Когда они уселись на диван и закурили, Никитин сказал:
— Ну, Коля, рассказывай все, что тебе удалось выяснить по поводу «Олимпии».
— История длинная, — начал Гаев. — В феврале сорок пятого года слушатель академии имени Фрунзе капитан Антонов уплатил московской таможне пошлинный сбор за машину «опель» «Олимпия» и получил городской номер в автоинспекции. Сейчас подполковник Антонов служит в Новочеркасске. Вчера я связался с ним по телефону и узнал, что в сорок седьмом году он продал «Олимпию» токарю завода «Серп и молот». Фамилию покупателя он забыл, но помнит, что сделку они оформляли в третьей нотариальной конторе. В конторе я без труда узнал фамилию нового владельца машины, — это был Фетисов Иван Васильевич. Я проехал на завод и познакомился с инженером Фетисовым.
— Постой, ты же сказал «токарем»! — поправил его Никитин.
— Капитан Антонов за это время стал подполковником, а токарь Фетисов — инженером. Люди выросли, возмужали, а «Олимпия» износилась и стала годна разве что на свалку. Фетисов купил себе «Победу», а старенькую «Олимпию» подарил знакомому пареньку из подъезда своего дома фезеошнику Володе Лещуку. Володя, маг и волшебник в области техники, сам восстановил машину и проездил на ней без малого четыре года, пока не решил купить «Москвича». Лещуку не хватало трех тысяч, и он решил продать «Олимпию». Он отремонтировал машину, покрасил ее и отвез на Коптевский рынок, но в магазине поставить эту «зеленую антилопу» на комиссию наотрез отказались и предложили вывезти ее на автомобильное кладбище.
— А оказалась она на Ваганьковском! — вставил Никитин.
— Точно. Когда Володя Лещук уже собрался уезжать из Коптева, к нему подошел гражданин и предложил за машину три тысячи рублей. Лещук здесь же получил деньги, гражданин сел в машину и уехал. Оформление сделки они назначили на понедельник следующей недели. Лещук в назначенный день прождал его в нотариальной конторе два часа, но гражданин так и не явился.
— Ты, Коля, мастер жилы выматывать!
— Володя говорит, что он назвал себя Васильевым. По его описанию, это маленький, коренастый человек, в летной кожаной тужурке на молнии и теплой ушанке. Рыжеволосый, небритый, со светлыми глазами и лицом, густо залепленным веснушками. Лещук обратил внимание, что, когда рыжий сел за руль и пробовал ножной тормоз, он нажимал педаль каблуком, а носок его сапога был как бы пустым. Рыжий ему объяснил, что «обморозил пальцы, пришлось оттяпать». Вот и вся история «Олимпии», начатая подполковником Антоновым, продолженная инженером Фетисовым и законченная знатным токарем Владимиром Лещуком.
— Ты же сказал, «фезеошник»…
— То было четыре года тому назад, а теперь Лешук знатный токарь, — пояснил Гаев.
Положение запутывается, появилось новое лицо — веснушчатый человек с обмороженными ногами.
22
ПАТРИК РОГГЛЬС
Намереваясь побродить на лыжах и к обеду вернуться в Москву, Машенька и Роггльс встретились на вокзале. День был праздничный, пассажиров много, в вагоне электрички пришлось все время стоять. Они сильно продрогли и даже по дороге на дачу, бегая наперегонки, долго не могли согреться.
Белесое, мглистое небо, подсвеченное багровым солнцем, обещало ветер. На даче было холодно и неприветливо. Машенька с ногами забралась в кресло, укрылась пледом и наблюдала за Роггльсом. Укладывая над лучиной и берестой дрова, Патрик рассказывал:
— Еще мальчишкой я жил на юге у папиного брата Эдда. Там у скотоводов я выучился многому, в том числе разжигать сырые дрова. Смотри, они сейчас вспыхнут, точно порох. — И действительно, огонек побежал под дровами, и вскоре их охватило пламя.
Наблюдая за умелыми, ловкими руками Патрика, Машенька откровенно любовалась им, и в то же время ей казалось, что Патрик чем-то взволнован, но пытается это скрыть.
— Да! — вспомнила она. — Дай, пожалуйста, сумочку, я похвастаюсь своими успехами!
Роггльс подал ей сумочку и сел рядом. Машенька достала ролик проявленной пленки и, показывая кадры негатива, поясняла:
— Смотри, Пат, это наш дом. Я фотографировала его от Устинского моста. Это ребята на санках. А это голубь мира, он сел на ствол пушки около Музея Революции, и я успела его поймать в кадр. Получился символический снимок! Вот репродукция портрета, что висит у отца в кабинете.
— Ты, действительно, Машенька, делаешь успехи, — с удовлетворением сказал Роггльс, просматривая негатив. — Когда искреннее перо журналиста подкрепляет острый глаз фотографа, получается правда такой разоблачительной силы, от которой никуда не денешься. Пока ты в совершенстве овладеешь языком, фотокамера будет твоей профессией. Дополняя друг друга, мы будем работать вместе. Ты должна каждый день по нескольку часов заниматься фотографией. У нас, Машенька, остается мало времени, очень мало, — подчеркнул он.