Бумеранг
Шрифт:
— Где ты это взял? — произнесла наконец Лата, поднимаясь.
— Под попой.
— Не заставляй меня поверить в мистику. Я материалистка.
Я убрал причудливое образование в герметичный карман комбеза и ответил:
— Во-первых, быть в Зоне до конца материалистом нельзя. Это даже звучит нелепо. А во-вторых, никакой мистики здесь нет. Я тебе уже говорил: мне везет просто потому, что я лишен большинства слабостей. Это делает контакт с реальностью плотнее, и в некоторые моменты судьба дает фору.
— Ты сейчас кого убедить-то пытаешься? — улыбнувшись, спросила Лата. — Себя или меня?
Я
— Скорее себя. Наверное, мне нужно каждый раз находить какое-то объяснение собственному спасению. Иначе завтра может не повезти.
— В следующий раз, когда будешь искать объяснение, попытайся обойтись без этого дурацкого утверждения насчет обремененности. Ненависть, любовь… Все мы обременены ими в той или иной степени. Кто-то любит или ненавидит других людей, а кому-то, как тебе, близка опасность. Грань жизни и смерти. Что-то ты любишь, что-то ненавидишь. Быть может, по отношению к этой грани ты и обременен.
Я не стал отвечать. В тот момент мне было не до философских умозаключений. После пережитого стресса хотелось сытно пожрать и крепко поспать. Но прежде чем осуществить эти простые желания, нужно было обследовать подземный бункер. Я не могу спокойно обедать и уж тем более укладываться на боковую, не зная соседей. Мало ли какие еще здесь могут гнездиться аномалии. А вдруг — мутант? Вдруг в соседней комнате забаррикадировался шальной зомбак? Казус может выйти неимоверный, как сказал бы в такой ситуации один мой хороший приятель. И я с ним вынужден согласиться.
Я встал и подобрал автомат. Стряхнул с перепачканного «калаша» налипшую слякоть, щелкнул предохранителем и попросил:
— Посвети по сторонам. Медленно.
Девушка повела фонариком слева направо, освещая небольшое кубическое помещение, в которое мы попали. Интересный коленкор…
Тумбочка с закопченной керосинкой и пожелтевшей газетой, по которой рассыпаны давно окаменевшие крошки съестных припасов, оклеенная блеклыми обоями стена с заржавевшей и наглухо забитой пыльными фестонами вентиляционной решеткой, продавленная тахта, разбросанные по полу DVD-боксы и упаковки из-под виниловых пластинок, старая радиола, стальной препараторский стол в углу и стеллаж со штабелями пластиковых коробов, на каждом из которых наклеен ярлык-метка.
Я подошел к опрокинутой канистре, которая заросла грязью, и встряхнул ее. Гулко булькнуло. Приоткрыл крышку и почуял знакомый аромат керосина.
— Что ж, по крайней мере без света не останемся.
— Шиковать не придется, — резонно осадила меня Лата. — Вентиляция забита.
— Пока запалим, а если будет сильно коптить — потушим. Нечего аккумуляторы фонаря зазря жечь.
— Как хочешь.
Я протер лампу рукавом, осторожно плеснул керосина в резервуар, подцепил пальцами фитиль и подтянул его. Пока плетеная веревка пропитывалась, я достал из аптечки штормовые спички и зажег одну. С пятого раза пламя занялось, да так полыхнуло, что мне пришлось быстро прикрыть его стеклянной колбой. Огонь успокоился, и дрожащий желтый свет разлился по всей комнате, наполняя ее каким-то жутковатым, тревожным уютом.
— За имитацию свечей сойдет, — фыркнула Лата. — А где теплая ванна с лепестками молоденьких тюльпанов?
— Тюльпаны
— Толстокожий мужлан, ни капли романтики.
— Достань сухпай, романтичная ты моя. Нужно поесть. Я осмотрю остальные помещения, а когда вернусь, чтобы на свежей накрахмаленной скатерти ждал плотный харч. Лобстеры под острым соусом и красное сухое вполне подойдут.
Лата ничего не ответила, но так блеснула глазами, что я аж отпрянул в показном ужасе. Все-таки деваха с характером, братцы, ничего не скажешь. У-ух! Такую объездить — и можно больше не беспокоиться насчет тихой обеспеченной старости. Если выживешь, конечно.
Я досуха обтер подошвы ботинок найденным под столом тряпьем и, приладив к цевью автомата фонарик, двинулся в предбанник. Молнии по луже больше не скакали, но наступать на влажные пятна было боязно. Мало ли… Я, тщательно выбирая сухой путь, добрался до лестницы и обогнул опасную лужу по кафельному пандусу. Тут была криво прибитая вешалка для верхней одежды и еще одна дверь. Ее деревянное полотно перекосило, а наличник вывернуло спиралью, словно толстую стружку. «Гравикаракатица», что ли? Или излом постарался? Нет, не похоже.
С брови сорвалась капелька пота. Кажется, здесь еще жарче. Да что ж за напасть? Этак нас заживо пропечет, охнуть не успеем.
Я, внимательно глядя через прицельную планку, осторожно двинул стволом «калаша» дверь. Она охотно распахнулась. Раздался хруст, и верхняя петля со скрипом отделилась от косяка вместе с несколькими длинными щепками. Все полотно накренилось и грохнулось на пол, подняв тучу пыли. Я отступил на шаг, чтобы держать под контролем весь проем.
Никого.
Воздух сухой и горячий.
— С кем воюешь? — крикнула Лата.
— Хавка откладывается, — отозвался я, заглядывая в душную комнату и залипая на пороге как вкопанный. — Бросай все и приступай к разбору решетки под потолком.
— Откуда так зверски печет? Ты что, батарею разворотил?
— Хуже: тут «жарка» обосновалась. Красивая такая, нажористая. Если в течение часа не прочистим вентиляцию — задохнемся к демонам.
Я услышал, как Лата устало вздохнула и загремела саперкой. Все-таки не до конца мне везет, если из всех подвалов Лиманска нам пришлось залезть именно в этот.
Вторая комната была больше той, в которой расположились мы. По всей видимости, она предназначалась для хранения записей и проведения каких-то локальных экспериментов. Половину помещения занимали составленные друг на друга полки с видеокассетами, дисками, книгами, журналами и древними ноутбуками. Вдоль стены стоял целый ряд офисных стульев, а в дальнем конце на кронштейне висел плоский телевизор с запыленным до фактурной серости экраном. У противоположной стены виднелось нагромождение радиоэлектронной аппаратуры, из которой мне были знакомы только несколько приборов: осциллограф, вполне современный планшетный комп и контрастирующие с ним ветхие системные блоки, украшенные красными инвентарными номерами. Вся бумага, картон и пластик здесь были высушены до хруста. Трудно сказать, сколько уже висела посреди лаборатории аномалия, но припекала она мощно.