Бун-Тур
Шрифт:
— Ты, — говорит, — поторопился! Рано нам встретился!
Я не понял.
— Почему рано?
Она как-то странно на Сеню Петровича взглянула и сказала больше ему, чем мне:
— Ситуация еще не та, не чеховская… В рассказе уже предложение было сделано…
А дальше пошло совсем непонятное. Сеня Петрович очки сдернул, смотрит на Ольгу Захаровну, сияет и заикается:
— Д-да я д-давно!.. Д-да я х-хоть сейчас!..
Тут он схватил ее за руку, а я пошел в булочную. Что с ними, с больными, делать? Иду и слышу — кто-то догоняет. Обернулся — он, Сеня Петрович. Подбежал, с налета
— С-спасибо, дружище!.. Спасибо!.. Иди!
Я и пошел…
Про Катьку с первой парты
А ведь Бун-то мой — тоже больной! Не так, конечно, как Сеня Петрович, — поменьше, но больной. Я это на черчении заметил.
Задание тогда было такое: начертить любой знакомый предмет. Пока я думал, что бы изобразить попроще, Бун уже вовсю карандашом работал. Заглянул к нему: жука выводит — вид сверху. Здорово получается! Я сразу узнал — это тот жук, который в мой кефир шлепнулся.
А я думал-думал и решил — туру… Тьфу! Опять оговорился! Уж этот мне дед!.. Ладью решил начертить. Легче легкого! Вид сверху — кружок в кружке, вид сбоку — конус усеченный.
В классе резинки шуршат по бумаге, линейки пощелкивают. Борис Борисович сидит за столом и читает какую-то книгу, заслонив ее портфелем. Он всегда книгу за портфель прячет, чтобы мы обложку не увидели. А разве от нас спрячешь? Все давно знают про его страсть к детективам.
Борис Борисович нравится нам. Он хороший и объясняет нормально. И бородка у него для солидности. Все простит, но если кто у кого хоть одну линию «слижет» — тут уж плохо! Тут он вроде как стареет на глазах и кривится, точно его самого обидели. И обязательно скажет: «Мысль повторенная есть ложь!» Не очень-то мы эту фразу понимаем, но боимся ее хуже любой насмешки.
На уроках черчения мы всегда больше сами работаем. Борис Борисович объяснит, что к чему, и сразу же — задание. Мы — чертим, он — детектив читает. За пять минут до звонка обойдет все парты и тут же без всякой волокиты отметки ставит. Сколько-то он мне сегодня за ладью отвалит? Ладья — что надо! С такой ладьей за первую категорию драться можно!.. Интересно, как там жук у моего дружка поживает?
Посмотрел на Буна, а он уже закончил. Все готово: и сверху вид, и сбоку. Сидит и вперед куда-то уставился. Не моргнет. И в глазах, как у Сени Петровича, когда я его с Ольгой Захаровной у горки встретил, сумасшедшинки плавают… Что это он увидел такое? И я вперед смотрю. Только любоваться-то не на что! Все знакомое: доска, Борис Борисович с детективом, первая парта, за ней — Катька. Вовсю работает резинкой — чертеж запорола, наверно. И так старается, что волосы у нее рассыпались во все стороны. Левой рукой она их собирает, а правой елозит по бумаге — даже скрип по классу.
Я Буна — локтем в бок:
— Ты чего?
Он вздрогнул.
— Ничего!
— Втюрился?
Это я спросил просто так — без всякой мысли. Никакой ни намек! Шутка! Думал — посмеемся вместе!
А Бун отвернулся от меня и карандашом по парте сердито царапает. Забыл про чертеж и чирик поперек листа! Я его за руку схватил.
— Испортишь же!
Но уже поздно: карандаш по самой голове жука проехался, и стереть эту линию некогда: Борис Борисович встал и идет к нам.
— Закончили? — спрашивает и берет чертеж Буна.
— Борис Борисович, — говорю, — я там подпортил Зыкину случайно… Полез за карандашом и…
— Это не страшно! — Борис Борисович бородку потрогал, заинтересовался. — Я таких жуков не видел. Интересный экземпляр! У тебя есть такой в коллекции?
Бун помотал головой.
— В руках держал, но отпустить пришлось — эфира не было.
— Жалко! — говорит Борис Борисович и выводит на чертеже пятерку.
Потом он мою ладью посмотрел, руку мне на плечо положил.
— Ты какими любишь играть?
— Конечно, белыми! Ферзевой гамбит!
— Как-нибудь сразимся!
— С удовольствием! — отвечаю, а сам про себя думаю: «Не тяни резину! Давай отметку ставь!»
Борис Борисович выставил мне жирную четверку и пошел дальше, а я спрашиваю у Буна:
— Обиделся, что ли? Да я же просто так!
— Не надо, Тур!
И таким он голосом это произнес, на полном серьезе, с болью какой-то, что я замолчал и все оставшиеся уроки про Буна и про Катьку думал. А память у меня — как кино, самому удивительно. Если захочу, в голове у меня как кинолента закрутится, и я все вижу, что видел год или два назад. Запустил я ленту про Катьку и Буна — все и прояснилось…
Как Катьку к доске вызовут, Бун нервничать начинает — под партой ногами по полу постукивает, точно у него судороги. А когда она стихи на вечере читала, он громче всех хлопал. Все перестали, а он стоит и бьет в ладоши. Я его тогда еле усадил на место. А на лыжах — на физкультуре? Теперь понятно, почему он не первый к финишу приходит! Я-то знаю: Бун — лыжник первоклассный. Когда не на уроке, никому из наших мальчишек его не догнать. А когда урок — пятым или шестым дистанцию заканчивает, сразу же после Катьки. Теперь ясно: не хочет ее обгонять! А с вешалкой? Когда он раньше Катьки в раздевалку заходит, то обязательно и ее пальто тащит. «На! — говорит. — Упало… Под ногами валялось…» Больно часто пальто у Катьки падало!
И что он в ней нашел? Болтуха-хохотуха! Модница! Чистюля! Руки после физкультуры моет! И все вокруг на две кучки раскладывает: одно — это оч-чаровательно, а другое — это отвр-р-ратительно. Будто других слов нету! Вальс — оч-чарованье! Мальчишка — отвр-р-ратительный!..
Эх, Бун, Бун! Ты и кличку-то, наверно, из-за нее заработал! Помню, как отвечал ты на том уроке. Слова растягивал, чуть не по слогам произносил: «Ца-ри-ца Е-ка-те-ри-на Вто-ра-я». Говорил про Вторую, а думал про свою Катьку с первой парты — вот и вышло у тебя не «бунт», а «бун»! Тоже мне — нашел царицу, нечего сказать!
Бун перетаскивает горы
Бун живет на первом этаже, а я — на той же лестнице под крышей, на пятом.
Утром в воскресенье дед дал мне двадцать копеек на пирожки с мясом — их в парке у метро продают. Я взял лыжи и — вниз, к Буну. Он уже готов. Вышли на улицу. Вход в парк — прямо перед нашим домом, через дорогу. А Бун меня куда-то вправо тянет.
— Там, — говорит, — войдем. Там удобнее…
Но меня не проведешь! Я уже все понял. Буна, как в микроскоп, вижу.