Бунин. Жизнеописание
Шрифт:
«Будущий критик удивится, прочтя мое письмо к вам, почему Бунин „точно огорчался от вопроса, писано ли им хоть что-нибудь с натуры?“ Удивится не удивится, но это так: огорчаюсь. В молодости я очень огорчался слабости своей выдумыватьтемы рассказов, писал больше из того, что видел, или же был так лиричен, что часто начинал какой-нибудь рассказ, а дальше не знал, во что именно включить свою лирику, — сюжет не мог выдумать или выдумывал плохенький… А потом случилось нечто удивительное: воображение у меня стало развиваться „не по дням, а по часам“, как говорится, выдумка стала необыкновенно легка, — один Бог знает, откуда она бралась, когда я брался за перо, очень, очень часто еще совсем не зная, что выйдет из начатого рассказа, чем он кончится (а он очень часто кончался совершенно неожиданно для меня самого, каким-нибудь ловким выстрелом, какого я и не чаял): как же мне после этого, после такой моей радости и гордости, не огорчаться, когда все думают, что я пишу с такой реальностью и убедительностью только потому, что обладаю „необыкновенной памятью“, что я все пишу „с натуры“, то, что со мною самим было, или то, что я знал, видел! Всякая„натура“ входит в меня, конечно, всю жизнь и очень сильно, но ведь одно дело сидеть
А чем я живу теперь „в высшем смысле слова“ — об этом очень трудно говорить. Больше всего, кажется, чувствами и мыслями о том, чему как-то ни за что не верится, что кажется чудовищно-неправдоподобным, изумительным, невозможным, а между тем дьявольски непреложным, — о том, что я живу, как какой-нибудь тот, к которому вот-вот войдут в 4 часа 45 минут утра и скажут: „Мужайтесь, час ваш настал…“
Очень благодарю вас, дорогой мой, за добрые слова о „Жизни Арсеньева“, но, право, я, кажется, „откупался“ навсегда» [1057] .
1057
Архив Колумбийского университета.
Бунин также сказал (в том же письме):
«Поражен „Деревней“ — совсем было возненавидел ее (и сто лет не перечитывал) — теперь вдруг увидал, что она на редкость сильна, жестока, своеобразна».
На зиму Бунин уехал на юг. В письме Е. Л. Таубер 7 сентября 1947 года он сообщает: «…Надеюсь быть в ноябре в Juan-les-Pins». Уехал вдвоем с Верой Николаевной. Отдых в пансионе был отравлен «житейскими дрязгами» (слова Бунина).
А началось все с письма Б. К. Зайцева, посланного Бунину в конце 1947 года: «Дорогой Иван, только что получил письмо от Марии Самойловны <Цетлин> — она просит переслать тебе ее письмо, что и исполняю» [1058] .
1058
Новый журнал. Нью-Йорк, 1980. Кн. 140. С. 174.
Письму М. С. Цетлин предшествовали события, приведшие к разрыву с нею и с Б. К. Зайцевым. Бунин вышел из «Союза писателей и журналистов» — сложил с себя обязанности почетного члена его. Ушел Зуров. Ушла Вера Николаевна, она против политики, а «„Союз…“ стал на путь политики» [1059] .
Бунин ответил Марии Самойловне 1 января 1948 года; он писал, что поражен тем, что свое письмо она предала гласности, переслала его незапечатанным через Зайцевых, «а в Америке, как мы узнали это нынче, разослали его копию <…> Вы мне пишете что-то фантастическое: „Вы ушли в официальном порядке из Союза с теми, кто взяли советские паспорта“. Что за нелепость! Как вы знаете, в ноябре прошлого года Союз исключил из своей среды членов, взявших советские паспорта, и многие другие члены Союза тотчас напечатали коллективное письмо о своем выходе из него. И вот представитель этих членов явился ко мне и предложил мне присоединиться к их заявлению, а я присоединиться твердо отказался, сказавши, что отказываюсь как раз потому, что считаю неестественным соединение в Союзе эмигрантов и советских подданных<…> Недели через две после того я тоже вышел из Союза, но единолично и, как явствует из предыдущего, в силу других своих соображений, а каких именно, ясно видно из весьма краткого письма моего, что послал я для доклада Союзу на имя генерального секретаря его:
1059
Письма Буниных. С. 112.
„Уже много лет не принимая по разным причинам никакого участия в деятельности Союза, я вынужден (исключительно в силу этого обстоятельства) сложить с себя звание почетного члена его и вообще выйти из его состава“.
Письмо это было напечатано через некоторое время в парижской „Русской мысли“, но слух о нем распространился раньше, и в „Русских новостях“ тотчас появилась заметка о моем уходе, голословность которой, верно, и заставила вас истолковать мой уход столь превратно. И все же вы поступили со мной, повторяю, уж слишком поспешно и опрометчиво. Теперь вы, думаю, уже прочли в „Русской мысли“ письмо мое в Союз и раскаиваетесь в своей поспешности, обратив внимание на мои слова в нем: „исключительно в силу этого обстоятельства“. Почему я не ушел из Союза уже давным-давно? Да просто потому, что жизнь его текла прежде незаметно, мирно. Но вот начались какие-то бурные заседания его, какие-то распри, изменения устава, после чего начался уже его распад, превращение в кучку сотрудников „Русский мысли“, среди которых блистает чуть не в каждом номере Шмелев, участник парижских молебнов о даровании победы Гитлеру… Мне вообще теперь не до Союзов и всяких политиканств, я всегда был чужд всему подобному, а теперь особенно: я давно тяжко болен, — вот и сейчас едва пишу вам, — я стар, ниш и всегда удручен этим и морально и физически, помощи не вижу ни откуда почти никакой, похоронен буду, вероятно, при всей своей „славе“, на общественный счет по третьему разряду… Вы пишете, что „чувствуете“ мой „крестный путь“. Он действительно „крестный“. Я отверг все московские
1060
Копия письма Бунина к М. С. Цетлин, посланная Тэффи / Архив Колумбийского университета; ксерокс.
Двенадцатого января 1948 года Бунин писал Тэффи:
«Дорогая, милая моя, шлю вам копию моего письма М. С. <Цетлин>. Послал ей это письмо 1-го января, 7-го получил депешу: „Merci pour lettres (ибо и Вера написала). Explications svivent. Salutation. Marie Zetlint“» [1061] .
В письме 2 февраля 1948 года к Тэффи Бунин говорит, что он довольно безразлично отнесся «к дикому письму М. С-ны, но, начавши получать сведения о том, как будто осыпали меня благодеяниями из Америки и как я теперь погибну, лишившись их из-за своего „поступка, все-таки понятого всеми не так, как ты его объясняешь“, по выражению Зайцева в недавнем письме ко мне, поистине взбесился. Прибавьте к этому, что ведь не одна Вера Алексеевна <3айцева> оплакивала „бедного Ивана“, но и некоторые другие, — например, Ельяшевич, сказавший Михайлову, что „ теперь американская акция в пользу Бунина рухнула, долларовая помощь прекратилась…“. Вы только подумайте: „акция“, „рухнула“! Слова-то какие! И как несчастен я буду теперь, старый дурак, полетевший в столь гибельную яму из-за своего „поступка“! А ведь сколько долларов загребал еще столь недавно! На сколько больше всех сожрал чечевицы и гороху!
1061
Спасибо за письмо <…> Объяснения посылаю. Привет. Мария Цетлин (фр.).
На днях получил письмо от Карповича, умное, благородное, сердечное, мягко, но твердо осуждающее выходку М. С-ны. Очень просит дать что-нибудь „Новому журналу“. Но как же я могу продолжать сотрудничать в нем? Ведь все-таки он как бы ее журнал, а она, обещавшая мне телеграммой от 7 января прислать какие-то „explications“ в ответ на мой ответ на ее письмо, ни слова не прислала и по сию пору» [1062] .
Позднее М. С. Цетлин прислала свои объяснения, но это создавшуюся ситуацию не изменило. Бунин отказался от сотрудничества в «Новом журнале»; из солидарности с ним так же поступил и Алданов, поддержавший Бунина в его споре с М. С. Цетлин. Не позднее июня 1951 года М. С. Цетлин больше не была издательницей и секретаршей «Нового журнала». Секретарем был приглашен Роман Гуль — литературный критик, публицист, впоследствии редактор этого журнала и автор воспоминаний «Я унес Россию» (три тома). Бунин сообщил, по-видимому, в августе 1951 года редактору «Нового журнала» М. М. Карповичу, историку, что он и Алданов возвращаются в этот журнал [1063] .
1062
Там же.
1063
Новый журнал. Нью-Йорк, 1984. Кн. 155. С. 138.
Андрей Седых (Я. М. Цвибак) тоже заступился за Бунина. Иван Алексеевич писал Тэффи 3 февраля 1948 года: «Только что отправил вам, дорогой друг, большое вчерашнее письмо, как получил письмо от Яши Цвибака. Пишет, что, узнав о письме М. С. ко мне, пошел к ней и „очень решительно осуждал ее“. И дальше: „Получив ваше письмо, я вторично говорил с ней и опять ее упрекал. Она оправдывалась, — не знала, дескать, что вы больны; послала письмо в адрес Зайцевых, так как считала, что вы уехали и что Зайцевы перешлют. Надеялась, что Зайцевы, зная подлинное ваше состояние, не перешлют письма, а они переслали — и т. д. Все это ужасно наивно и по-бабьи. Но я видел, что ей ужасно неприятно, что она жалеет и отправила вам телеграмму и напишет письмо, которым все исправит… Мне казалось, что Берберова была ее информатором и косвенно, своей нелепой и клеветнической информациейявилась виновницей ее разрыва с вами. Не хочу повторять, что Берберова ей писала о вас, — выходило так, что Бунин за свои поступки не отвечает…“
Каково, дорогая моя? И что я сделал этой с…. Берберовой? За что она так отплачивает мне? За то, что я долго защищал ее в гитлеровские времена, когда ее все ниццские евреи ругательски ругали за ее гитлеризм, — говорил, что не могу ее осуждать до тех пор, пока не узнаю что-нибудь точно?» [1064]
Тэффи в письме к М. С. Цетлин «замолвила» за Бунина «доброе словечко».
Бунин поместил в газете «Новое русское слово» в Нью-Йорке 30 декабря 1948 года «Письмо в редакцию» — объяснил, что вышел из «Союза…» в силу того, что ему «не хотелось оставаться почетным членом Союза, превратившегося в союз кучки сотрудников парижской газеты „Русская мысль“, некоторые из коих были к тому же в свое время большими поклонниками Гитлера. Естественно было поэтому сугубое раздражение против меня, как человека с именем, со стороны этой кучки, тотчас пустившей слух, будто я своим выходом из Союза хотел „поддержать советских подданных“, поневоле покинувших Союз, а иные, во главе с Б. К. Зайцевым, председательствующим в Союзе и принимающим ближайшее участие в „Русской мысли“, послали сообщение такого рода даже в Нью-Йорк, в „Новый журнал“».
1064
Архив Колумбийского университета.
В. Ф. Зеелер, бывший градоначальник Ростова-на-Дону, профессиональный адвокат, во время этих газетных споров — генеральный секретарь «Союза…», ответил Бунину «Открытым письмом», в тоне весьма некорректном, — с прямотой гоголевского Городничего, — унижающем его самого, обвинил Ивана Алексеевича во «лжи».
Из-за грубого тона ответ Зеелера «Новое русское слово» не напечатало, и Бунин пошутил в письме к Тэффи 11 марта 1949 года: «Чтобы утешить его, хочу предложить ему свою помощь, — чтобы он еще при жизни мог продать свой скелет в зоологический музей, в отдел ископаемых, в Нью-Йорке».