Бунт Афродиты. Tunc
Шрифт:
Но у Сиппла было на уме другое. Издав дикий клич, он, как обезумевшая морская птица, взвился в прыжке прямо в небо и… свалился на городские огни внизу. Это был гигантский акробатический прыжок — колени чуть ли не у самого подбородка, фалды пиджака распростёрлись в ночном небе крыльями летучей мыши. Одно нескончаемое мгновение он, казалось, висел чёрным силуэтом над переливающимся сиянием столицы — потом стремительно рухнул вниз и исчез, и его жуткий вопль постепенно затих. Раздались отчаянные крики, и половина аудитории бросилась к высокому углу парапета, ожидая увидеть далеко внизу мёртвое тело. Но прямо под стеной находился достаточно большой выступ; все почувствовали облегчение, смешанное с сомнением, ведь наверняка он свалился именно сюда, невидимо для зрителей. Или же он промахнулся и действительно упал на Афины? Они облепили парапет и, не зная, что и думать, слушали доносившиеся снизу глухой шум и гудки машин. С
Но уже позвали смотрителей, а с ними и кучу шоферов, чтобы они обследовали склоны Акрополя на предмет разбившегося клоуна. Задействовали фонарики. Цепочка светляков поползла по краям утёса. Однако в поисках, как оказалось, не было нужды, поскольку клоун спустился по крутой козьей тропке и был таков.
Внимание всех вновь обратилось на Карадока, который слегка рассёк себе лоб и сильно перепугался. На вопросы о случившемся он отвечал чтото несвязное, да к тому же ещё не совсем протрезвел. Ипполита с досады чуть не плакала. Но самообладания не потеряла и отправила нескольких местных учёных мужей помочь ему спуститься по ступенькам и усадить в её машину. Он удалился как герой, под нестройные аплодисменты. Тем временем Ипполита распрощалась с гостями, с трудом удерживаясь от слез. Но сказать по правде, к своему удивлению, она обнаружила, что в целом вечер прошёл — несмотря на свою необычность или благодаря ей — с большим успехом. Ошеломлённый народ стоял группками, обмениваясь впечатлениями. Мнения были разные, не обошлось и без споров. Я собрал свои коробочки, непостижимым образом оставшиеся невредимыми, и последовал за Ипполитой, спускавшейся по длинной лестнице. Взбешённая Ипполита шагала быстро, и я боялся, как бы она не подвернула ногу.
Внизу, среди кустов, к ней приблизилась бескрылая фигура победы и чтото пробормотала вполголоса. По обтрёпанной одежде я принял её за нищенку, просящую милостыни. Но нет, она протянула Ипполите письмо. Видно, для Ипполиты это не было неожиданностью. Она надорвала конверт, прочла послание возле машины, и мне показалось, что она побледнела, хотя, возможно, дело было в ярком свете фар. Я прибавил скорость. Карадок уже спал на переднем сиденье. Мы забрались в машину, и Ипполита сказала, коснувшись дрожащими пальцами моего рукава:
— Не смог бы ты коечто сделать для меня, пожалуйста? Это очень важно. Я потом все объясню.
Машина помчала нас к загородному дому. Я закурил и, клюя носом, слушал громкое ворчание Карадока; он, похоже, и во сне продолжал свою лекцию. Ипполита, выпрямившись, застыла в углу, погруженная в свои мысли.
В Наосе повсюду горел свет; она торопливо прошла сквозь розарий в дом, где мы нашли сонного графа, дремавшего у телефона. Она протянула ему письмо, но он, видимо, был уже аиcourant.
— Да, они звонили сюда, — сказал он и добавил: — Что я должен сделать?
— В твоём паспорте есть турецкая виза?
— Да.
— Тогда бери машину и поезжай в Салоники, на границу; если не терять времени, его легко будет переправить.
Граф отчаянно зевнул и стиснул пальцы, унизанные перстнями.
— Очень хорошо, — мягко ответил он. — Очень хорошо.
Ипполита обернулась ко мне и сказала:
— Прошу тебя, найди для него Сиппла, хорошо? Ты знаешь, где он живёт.
— Сиппла?
— Да. Мы должны вывезти его из Афин как можно скорее. Граф отвезёт его в Салоники, если ты сможешь немедленно его отыскать и убедить тут же собраться.
— Чем занимался Сиппл?
— Я все объясню позже. — Но она так никогда и не объяснила.
Баньюбула припрятал за сиденье большой машины чемоданчик, как я предположил, со сменой одежды и занял место за рулём, наконец мы нырнули в ночь.
К некоторому моему удивлению, он оказался удалым водителем, так что скоро мы снова были на улицах столицы. Тут мы решили разделиться: он поедет в Кандили заправляться, а я пойду на тот конец Плаки и предупрежу Сиппла. Встретимся у Башни Ветров, и по возможности скорее. Мнето вряд ли удастся скоро управиться, думал я, слишком я устал, да и час поздний. На востоке небо над морем начало сереть, возвещая, что рассвет, который летом наступает быстро, не далёк. Да… Сиппл. Я торопливо пересёк Плаку, освещая себе путь карманным фонариком в местах, где не горели уличные фонари.
Я никогда не бывал у Сиппла, но где он живёт, мне показали, когда я както гулял ночью по Афинам. Он занимал весь первый этаж красивого обветшавшего дома со следами византийского стиля. Длинные узкие деревянные
В первой комнате было темно и пусто, никакой мебели, кроме нескольких расшатанных бамбуковых стульев. На стенах — эзотерические украшения вроде вымпелов, флагов всяких стран и фотографий Сиппла в разнообразных позах. В проёме окна висели две большие птичьи клетки, закрытые от света зелёным платком. Все это высветил белый луч моего фонарика. Я полушёпотом позвал Сиппла, но ответа из второй комнаты не последовало, и я, подождав для приличия, толкнул дверь и вошёл.
Свет — тусклее, чем я ожидал, — шёл из веерообразного оконца над другой дверью — надо полагать, туалета. В дальнем углу комнаты стояла кровать в полном беспорядке.
Я взглянул на неё мельком, решив, что Сиппл по естественной надобности находится за освещённой дверью. Больше того, я слышал его дыхание. Скорей из желания скоротать время, чем из любопытства, я осветил фонариком простой дешёвый стол, на котором стоял наполовину собранный чемодан и лежал британский паспорт на имя Алфреда Мосби Сиппла. А, так он уже укладывает вещи! Я подошёл к комоду, чтобы поближе рассмотреть фотографию в рамке, и тут чтото заставило меня внимательней посмотреть на кровать. К такому потрясению я был не готов. Мне вдруг стало ясно, что в кровати ктото есть, лежит, отвернувшись к стене и натянув простыню до подбородка. Это была Иоланта! Или мне так показалось на первый взгляд — настолько удивительным было сходство между ней и спящей фигурой. Его можно было принять за её братаблизнеца — ибо это был юноша, что подтверждала причёска. Я, заинтригованный, подошёл ближе, и тут моё любопытство сменилось тревогой при взгляде на неподвижное и бледное лицо — лицо Иоланты. Бескровные губы были приоткрыты, показывая полоску белых зубов. Я отдёрнул простыню и застыл от ужаса — горло юноши было перерезано, как у телёнка. Неподвижность и бледность были знаками смерти, а не сна. Крови не было видно, она вся вытекла в постель. Вероятно, юноша был убит во сне и даже не пошевелился. Я ещё приходил в себя, когда услышал громкий шум спускаемой воды в самодельном клозете. Полоска желтоватого света протянулась в комнату — в раскрытой двери стоял Сиппл, застёгивая штаны. Долгое мгновение мы смотрели друг на друга, и, думаю, по моему лицу он понял, что я знаю о случившемся в запачканной и скомканной постели. Казалось, его лицо расплывается в жёлтом свете, как огромный желток. На нем ещё остались следы грима гротескными обводами одного глаза и подбородка. Пальцы торчали, как кубистские бананы. Он не то всхлипнул, не то хихикнул; потом, шагнув ко мне, умоляюще протянул руку и прошептал: «Клянусь, я этого не делал. Он мой, но, клянусь, я этого не делал». Мы стояли так, застыв на месте, наверно, целую вечность. Гдето громко тикали часы. Приближался рассвет. Потом я услышал, как ещё сонно защебетали птицы под своим платком. Горло у меня пересохло и саднило. Вдобавок гдето в уголке сознания зашевелилась тревожная мысль. Когда я поднял простыню, то заметил коечто, всего несколько крупинок тут и там на ней и на подушке; сперва я подумал, что это графитовый порошок, который может так блестеть. Но тут вспомнил чёрный лак на ногтях Иоланты, чёрную шеллаковую плёнку, прочную и блестящую, но и легко отделяющуюся. Я гнал прочь и мысль, и воспоминание — душа моя дрожала, как испуганный кролик. Но они не оставляли меня, жгли. А меж тем передо мной стоял Сиппл, с извиняющимся видом пристегивающий подтяжки и обижающийся, как человек, которого несправедливыми обвинениями довели чуть ли не до слез. За его спиной небо светлело над спящим городом. Вдалеке слышался звон колоколов семинарии, созывающий слушателей на раннюю молитву. Щебетали полусонные птицы. Сиппл прерывающимся голосом сказал тихо и себе самому: «Что действительно мучительно, так это бросать здесь птиц». Раздался шум машины, поднимающейся по крутой дороге мимо храма, а потом подающей задним ходом к дому.
Усталость мою как рукой сняло. Больше часа я бродил по городу, заходил выпить ракии или узо в таверны, которые открылись на рассвете, готовясь встретить телеги из деревень, везущие в город свой товар. Картина пустой Сиппловой спальни с неподвижной фигурой на кровати в углу не выходила у меня из головы. Я даже вернулся и, как преступник, которого тянет на место преступления, обошёл квартал, глядя на молчащие окна, и не мог сообразить, что теперь делать и надо ли. Наконец я уснул на скамейке в парке и очнулся, когда солнце уже встало; кости ломило от густой росы, одежда промокла.