Бунт Афродиты. Tunc

Даррелл Лоренс

— Так что там с этой выставкой, Баум? Баум прокашлялся и сказал:

— Подумайте, кого мы могли бы послать на её открытие? Передо мной телеграмма, одобряющая идею.

Иоланта! Нет, это совершенно невозможно. С другой стороны, «премьера нового фильма с её участием состоится в Лондоне в то же время, и она согласилась приехать. Разве не прекрасно?»

Ив самом деле — прекрасное соединение коммерческих и эстетических интересов. Наслаждайся своей культурой, а заодно купи газонокосилку.

— Хорошо сработано, — сказал я. — Очень хорошо. Мастерски.

— Вход будет свободный, — заныл Баум. Я замахал лапами и залаял, как чаучау.

— Что вы сказали, Чарлок?

— Рргав. Рргав.

Новый фильм Иоланты назывался «Симун, примадонна». Гдето глубоко внутри начало копиться раздражение на Джулиана. Оно готово было уже вырваться

наружу вместе с раздражением на Бенедикту, сказавшую: «И Джулиан полностью поддерживает меня, что его хорошо бы послать в Уинчестер». Он — это был он, мой сын? Я в ярости с притворным вниманием изучал беглый почерк, которым известная рука написала несколько слов на моей недавней газете. Я пробовал старый трюк графологов, когда они сухим пером ведут по буквам, чтобы почувствовать индивидуальность писавшего; несуществующий и вездесущий — что это за человек, которому принадлежит этот спокойный голос? Или он просто считает меня, как всех других, марионеткой, которой достаточно позвонить, когда ему взбредет в голову, и отдать приказ? Почему он не встретится со мной? Это было оскорбительно — или, наоборот, оскорбительно было бы, если бы он выделял меня среди остальных. И все же… чувствовалось, что этот голос никогда не лжёт: он внушал доверие, как голос жреца. Джулиан был хорошим человеком. Я старался заглушить раздражение, убеждая себя, что это банально и недостойно. Кто знает, какие страдания и муки приходится переносить ему самому? И где бы я был сейчас, если бы не его дальновидность? Это благодаря ему моя профессиональная карьера… Тем не менее она постепенно захватывала меня — мысль, что я могу сломать установившийся порядок, нагрянуть неожиданно, чтобы застать его врасплох. Оказавшись с ним с глазу на глаз, я мог бы поговорить о Бенедикте и обо всем, что происходит между нами и мешает мне сосредоточиться на задачах, жизненно важных для фирмы. Да к черту фирму!

Тем вечером, когда офис закрылся, я взял такси и поехал на небольшую площадь, где был его дом, — его адрес не был секретом, его можно было найти в справочнике «Кто есть кто». Кладбищенские деревья, мало снега. «Роллс» у дверей и шофёр в ливрее давали надежду, что я застану его дома; но я не стал терять время и спрашивать шофёра, который с каменным лицом сидел в машине с включённым обогревателем. Поднялся на лифте на второй этаж и дважды позвонил. Меня впустили, как я и ожидал, это был Али, турокдворецкий — апатичный толстяк с головой жукарогача; я также готов был услышать его мягкий выговор с характерным акцентом.

Он не мог ничего сказать о планах Джулиана на вечер, никаких инструкций на этот счёт он не получал. Я попросил разрешения немного подождать его. Я уже звонил в клуб Джулиана, чтобы выяснить, собирался ли тот обедать у них или нет. Очень вероятно было, что он может вернуться сюда, хотя бы для того, чтобы переодеться для обеда, — если предположить, что его кудато пригласили. Время было ещё не позднее.

Я очень внимательно осмотрел нору лиса и с удивлением обнаружил, что чувствую себя тут как дома. Приятное и интеллигентное обиталище — квартира сравнительно скромного холостяка с прекрасной библиотекой древних и средневековых классиков в богатых переплётах с тиснением. В камине ярко пылал уголь. Три кресла, обтянутые прекрасным алым бархатом; на инкрустированном карточном столе, со вставкой посередине из зеленого, как оазис, сукна, — графин, колода карт, трубка и «Файненшл таймс». Изпод одного из кресел торчали носы его домашних туфель. На плетёном стуле сидел умного вида кот и смотрел на огонь. Он едва удостоил меня взглядом, когда я тоже сел. Так вот как живёт Джулиан! Посиживает вон там, в алом кресле, на ногах домашние туфли, и развлекается скучными абстракциями мировых рынков. Может, ещё и в колпаке? Нет, это испортило бы всю картину. Кот зевнул.

— Почём знать, может, это ты Джулиан, — сказал я.

Он презрительно посмотрел на меня и отвернулся к огню.

В дальнем углу комнаты поблёскивало лаком небольшое пианино. На нем стояла ваза со свежими цветами, рядом с нею — свёрток нот. Алебастровые лампы на высоких, изогнутых, как гусиная шея, ножках, под красными пергаментными абажурами гармонировали с красным бархатом кресел. Да, обстановка комнаты создавала восхитительную атмосферу; хозяин естественно и ненавязчиво демонстрировал хороший вкус. Картин было немного, но все, как на подбор, прекрасные.

Все намекало на натуру глубокую и энергичную. Чувствовалось, что хозяин отчасти учёный, но в то же время человек деловой.

Так я сидел, поджидая его, но он не появлялся. Время шло. Слуга принёс мне коктейль. В камине горел огонь. Кот дремал. Я обратил внимание на маленькую фотографию в рамке, стоявшую на невысоком секретере в углу. Она была вырезана из «Иллюстрированных лондонских новостей» и изображала группу людей, выходящих из собора Св. Павла после заупокойной службы по какомуто государственному лицу или чегонибудь в этом роде. Фотография была маленькая и нечеткая, но среди имён под нею я заметил имя Джулиана. Наконецто его фото! Я внимательно отсчитал пятую фигуру во втором ряду. И вздрогнул, ибо это несомненно был Иокас. Или ктото очень похожий. Я протёр очки и, взяв лежавшую рядом лупу, не дыша, тщательно вгляделся ещё раз.

— Но это Иокас! — вскричал я.

Это было невероятно — те же огромные руки, хотя на лицо и падала тень от шляпы. Обернувшись, я увидел слугу, безо всякого выражения внимательно смотревшего через моё плечо на фотографию.

— Это действительно мистер Джулиан? — спросил я, и он обратил на меня блестящий и пустой взгляд, словно не понял меня. Я повторил вопрос, и он мёдленно кивнул.

— Но это, несомненно, его брат, мистер Иокас Пехлеви, тут какаято ошибка.

Он облизнул губы и шумно выдохнул. Он никогда не видел Иокаса, сказал слуга; насколько он знает, это, конечно, Джулиан. Я был в замешательстве. Разумеется, в имени могла быть опечатка, журналистская ошибка.

— Вы уверены? — переспросил я, и он кивнул без всякого выражения, как идол.

Он побрёл прочь, оставив меня пялиться на эту единственную фотографию. Я допил коктейль и поставил стакан. Тут на глаза мне попалась маленькая дверь в противоположной стене. Она была чуть приоткрытая Я толкнул её и подозрительно заглянул внутрь. Это был небольшой кабинет с огромным письменным столом. Но поразило меня не это, а гигантская фотография Иоланты на стене, в богатой раме, увеличенный кадр из её греческого фильма. Она стояла на цоколе храма Богини Победы, руки стиснуты у груди, глядя на Афины, расстилающиеся внизу до самого моря. Я едва успел бросить беглый взгляд на комнату, потому что гдето в доме начали бить часы. Я умирал от желания продолжить разведку — осмотреть спальню, одежду в шкафу и тому подобное. Но бой часов вспугнул меня, как взломщика; я повернулся, и тут в холле зазвонил телефон. Я слышал задыхающийся голос Али, — должно быть, сообщал о моем присутствии. И точно, он появился в дверях и позвал меня к телефону. Как знаком был этот ленивый чёткий любезный голос.

— Дорогой мой Чарлок, как хорошо, что вы заглянули ко мне. И какая жалость, что не застали меня.

То я у него Феликс, а то Чарлок.

— Да, ещё одна безуспешная попытка увидеть вас, — ответил я, запинаясь.

— Друг мой, — голос его звучал мягко и в то же время с оттенком неподдельного удовольствия, словно ему странным образом лестно было, что я неожиданно вломился в его дом. — Просто непостижимое невезение, — продолжал он, и по некоторой, так сказать, театральности, с которой прозвучал его голос, можно было догадаться, что в зубах у него сигара, — да, невезение, что мы опять разошлись. Можете представить, я определённо собирался провести этот вечер дома? Но в последний момент позвонил Кавендиш, необходимо было срочно принять решение о слиянии предприятий на севере — и вот, черт побери, я сижу в аэропорту и жду самолёт. — Он тихо засмеялся. — Но какое срочное решение я могу принять?

Он говорил так спокойно, так подружески, так невозмутимо, что я вдруг почувствовал себя виноватым: словно пытался применить против него нечестный прием. Запинаясь, я сказал:

— Я хотел поговорить с вами о Бенедикте, но, разумеется, не о какихто конкретных вещах, а так, вообще.

— Ах, вот в чем дело, — кашлянув, проговорил он с явным облегчением, словно тема эта больше не интересовала его или потеряла свою актуальность. — Но я знаю от Нэша обо всех ваших трудностях, буквально обо всех! Я собирался сказать, как я вам благодарен — как все мы благодарны, — за то, что вы так стойко и с таким благородством переносите эти неприятности. Просто героически. И даже отказались от намерения разводиться в настоящий момент — ради неё. Ах, дружище, что я могу сказать? Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы возместить вам моральный ущерб. Мы все на вашей стороне.