Бунт Дениса Бушуева

Максимов Сергей Васильевич

– Да, хорошо… – рассеянно подтвердила она. – А слушали мы, по-моему, скверно.

Помолчали.

– Ты прочла наконец книгу Бушуева? – спросил он, чтобы чем-нибудь нарушить неловкое молчание.

Ольга слегка оживилась.

– Не всю еще. А знаешь – неплохая книга. Человек он несомненно талантливый. И те места, где он сам собой – в лирических отступлениях, в обобщениях и анализе чувств – там есть чудесные куски. Но как только начинается политика – конец. Ах, как это ужасно!.. Но меня вот что интересует: искренен он в политической-то части или неискренен?

– Да ведь кто ж его знает, – рассмеялся Аркадий Иванович. – У меня, впрочем, впечатление, что он искреннее, чем другие. Быть может, эта искренность и придает такую

силу его вещам. Так, например, было с Маяковским.

Ольга откинула со лба заброшенную ветром прядь русых, пушистых волос и, подняв обнаженные руки, скрепила растрепавшиеся волосы.

– Странное он впечатление на меня произвел, – сказала она. – Правда, трудно судить – он еще был очень плох. Говорил как-то резко и с оттенком какой-то грубоватой заносчивости. А иногда в его голосе и словах сквозило что-то очень мягкое. Не знаю. Думаю, что он человек так себе… Не из приятных. Боже мой, как я их всех ненавижу, если б ты только знал, Аркадий.

– Кого?

– Да всех… всех этих писателей, поэтов, художников…

– Кинооператоров… – подсказал Хрусталев, улыбаясь.

– Нет, право, я не шучу, – серьезно сказала Ольга. – Ты – другое, ты исполнитель, а они творцы. Самое отвратительное состоит в том, что ведь большинство из них советскую власть ненавидят так же, как и мы с тобой. А вот, поди ты – делают огромную и большую работу по прославлению ее.

– Все ведь это вообще очень сложно, – сказал Аркадий Иванович. – У тебя, Оленька, особая боль насчет этого, и я тебя понимаю. Я еще удивляюсь иногда на то, как ты вообще все это перенесла. Мужественная ты и – волевая.

Ольга поморщилась.

– Не надо, Аркадий, вспоминать об этом. Но вот что: мне все время кажется, что Дмитрий не только жив, но и на свободе. Не знаю, я все время это чувствую. Как ты думаешь?..

Аркадий Иванович мало что знал о семье Ольги, а если что знал, то – отрывочно, ибо Ольга не любила вспоминать о прошлом. Знал он лишь, что когда-то семья Ольги была крепкой, дружной и счастливой. Отец и мать Ольги были коренные москвичи. Отец – Николай Николаевич Воейков – был по профессии инженер-путеец, сын простого рабочего-штукатура. Упорным трудом выбился в люди. Работал при Наркомате путей сообщения, зарабатывал много, и семья никогда не нуждалась, даже в голодный 1933 год. Мать – женщина культурная и умная – очень заботилась о воспитании детей – Ольги и Дмитрия. Кроме того, что им давала школа, они получали еще многое дома: учили иностранные языки и занимались музыкой. В 1934 году Ольга вышла замуж за военного инженера Алексея Федоровича Синозерского. Родилась Танечка. Мужа Ольга любила. Он же по ней с ума сходил, беспричинно ревновал ее, и на этой почве часто происходили ненужные ссоры. Дмитрий окончил Машиностроительный институт и был командирован в Америку. Через два года он вернулся и получил хорошее место на заводе «Красный пролетарий». Но тут вскоре, один за другим, посыпались тяжелые удары на некогда счастливую семью и стерли ее с лица земли. Умерла мать Ольги и Дмитрия. Через несколько месяцев был арестован Николай Николаевич Воейков. Еще в то время, когда он находился под следствием, арестовали мужа Ольги – Алексея Федоровича Синозерского. По слухам, Воейков находился на пути к освобождению, но арест зятя снова все запутал. Дело в том, что Синозерский был коротко знаком с командующим БВО Уборевичем, арестованным и расстрелянным по делу Тухачевского. В июне 1937 года арестовали и Дмитрия Воейкова. Все дела членов семьи сплели в одно. Николая Николаевича и Синозерского вскоре приговорили к расстрелу – и расстреляли. Дело Дмитрия выделили на процессе, и приговор был вынесен лишь спустя год. Его приговорили к 25 годам лишения свободы, с отбыванием срока наказания в отдаленных исправительно-трудовых лагерях. В первое время, охваченные ужасом, Ольга и Елена Михайловна Синозерская – свекровь Ольги – растерялись. Но постепенно, собрав все силы, оправились:

сняли под Москвой небольшую комнатку, Ольга нашла работу, и вся ее жизнь сосредоточилась на воспитании дочери и на заботах о брате. Вот все, что знал Аркадий Иванович. И еще: с утра сегодняшнего дня, когда они – он и Ольга – объяснились, жизнь Ольги, которая стала для него всем на свете, потечет по новому руслу. Он был уверен в том, что сумеет сделать ее счастливой. Да и как не сделать, если к его любви прикладывается еще и ее любовь к нему. А в том, что она его любит, он уже не сомневался, и ее молчаливое согласие на то, что он придет к ней вечером в каюту, с несомненной очевидностью подтверждало это… И перед этим сознанием, сознанием того, что она его любит, даже как-то тускнело в его воображении то, что случится. Опять волна невыносимой радости охватила его. Он взял в свои руки маленькую теплую ладонь Ольги.

– Любишь, Ольга?

Она порывисто сжала его щеки тонкими, теплыми пальцами, и, улыбаясь и показывая ямочки в уголках ярких, словно вырезанных губ, тихо и нежно сказала:

– Дурачок… конечно.

И ей в эту секунду пришла мысль о том, как, в самом деле, она сильно и страстно его любит.

А пароход шел, чуть вздрагивая, и слышен был где-то внизу глухой стук машины. Из-за колена реки вынырнула маленькая яркая красная точка и стала быстро приближаться. И вскоре стало видно, что точка эта – моторный катер, мчавшийся вслед «Неве» на большой скорости. Подымая справа и слева от себя высокие, издали – снежно-белые стены брызг и пены, маленький катер то скрывался в волнах и надолго пропадал из глаз, то снова выныривал, упрямо рассекая бурную Волгу и быстро подвигаясь вперед. И оба – и Ольга и Аркадий Иванович – почему-то не отрываясь стали следить за ним, молча и сосредоточенно. И странно как-то было, ибо за этой внимательной слежкой они на какое-то время позабыли о том, что их обоих только что волновало и о чем одном они могли думать. Темно-голубые глаза Ольги слегка сощурились, и от длинных ресниц легла черная тень, погасив блеск глаз; губы плотно сжались, и на лоб набежали морщинки, словно она о чем-то подумала – о чем-то нехорошем и страшном. Она инстинктивно подвинулась ближе к Аркадию Ивановичу и взяла его под руку. И опять-таки странно: он как бы не почувствовал этой ее близости, не пошевелился, не изменил позы и не ответил на ее легкое и робкое пожатие. Что произошло? Ни он, ни она не понимали. Мчится, приближаясь к пароходу, катер. Катер, каких тысячи на Волге. И – больше ничего. Во всем этом не было ничего необычного. Однако именно эта обыденность рождала и в Ольге и в Аркадии Ивановиче какое-то смутное, необъяснимое беспокойство. И это было страшно. Аркадий Иванович первый легко и быстро освободился от этого странного чувства. Он уже любовался и бурной Волгой, и мчащимся катером, и все, все кругом снова засверкало в радужных красках.

– Летит…

И Ольга поняла, что Аркадий Иванович имеет в виду катер, что летит катер, а не парусная лодка, что неслась справа по борту, и не чайка, что с криком метнулась к стоявшей у поручней девочке и протягивавшей в воздух кусочек хлебца.

Катер теперь отчетливо был виден. Вот он поравнялся с «Невой», резко отвернул от волн за ее кормой и, убавив ход, пошел рядом с пароходом.

– Катер Управления! – крикнул кто-то сверху. – Принять пассажира!..

Пароход тяжело, сипло свистнул и тоже замедлил ход. Двое матросов пробежали мимо Ольги и Аркадия Ивановича и ловко, как кошки, прямо через борт спустились на нижнюю палубу, на корму.

Катер стал подруливать к «Неве». На его мокрых красных бортах сверкали солнечные блики. В катере находились двое: один, в форменной фуражке и полосатой тельняшке, выполз на крытую палубу носа с чалкой в руках, готовясь бросить ее матросам на «Неву». Другой – Денис Бушуев – стоял во весь свой огромный рост за штурвалом и внимательно следил за тем, как катер подходил на малых оборотах к пароходу.

Конец ознакомительного фрагмента.