Бунт на «Баунти»
Шрифт:
Лошадь ударила о мостовую копытами, и мы тронулись в наш развеселый путь, а я принялся гадать, какой судьбы мне следует ждать после встречи с мировым судьей, слишком хорошо знавшим меня по нашим прежним свиданиям, чтобы проявить хоть какое-то снисхождение.
Последним, кого я увидел, сворачивая за угол, был французский джентльмен, который стоял, задумчиво поглаживая подбородок, словно бы размышляя, как ему лучше поступить – теперь, когда я оказался в руках правосудия. Желая узнать время, он поднял к глазам часы… И что тут, по-вашему, произошло? Часы выскользнули из его пальцев и упали на землю. Я увидел, как от удара разлетелось стекло, и горестно всплеснул руками, и обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли мне устроиться на время путешествия хотя бы с малым удобством, однако в таких каретках удобств не бывает.
Их не для ублажения нашего констролят.
3
Господи
Ярыжки, как будто жизнь и без них недостаточно тяжела, умышленно направляли лошадь к каждой колдобине, какую встречали по пути к суду, и едва мы покатили по Портсмуту, как карета принялась взлетать и опадать, точно ночная рубашка новобрачной. Им-то что, под их задами лежала мягкая подушка, а чем располагал я? Ничем, кроме жесткой железной скамейки для тех, кто попадал сюда против собственной воли. (А если человека зазря обвинили? – думал я. Почему он должен терпеть такие мучения?) Я затиснулся в угол кареты, постарался покрепче ухватиться за решетку, потому как иначе я во всю следующую неделю и присесть-то не смог бы, но все было без толку. Это они нарочно меня изводили, клянусь, нарочно, паскудники. Ну что же, доехали мы до центра Портсмута, и я подумал уж, что это испытание подходит к концу, но пропади я пропадом, если карета не миновала закрытые двери Дворца правосудия и не затрюхала по ухабистой улице дальше.
– Эй, – крикнул я и заколотил, как нанятой, по потолку кареты. – Эй вы, наверху!
– Угомонись, не то взбучку получишь, – крикнул второй ярыжка, тот, что держал в руках вожжи, а не тот, который оторвал меня этим утром от честных упражнений в достойном воровстве.
– Так куда вы собрались-то? – закричал я в ответ. – Мы же мимо суда проехали.
– А ты хорошо с ним знаком, верно? – И он хохотнул. – Я мог бы и докумекать, что ты в этом доме не один вечерок скоротал.
– Так сегодня я его не увижу? – спросил я, и мне совсем не стыдно признаться: поняв, что мы покидаем город, я малость занервничал. Слыхивал я истории об увезенных ярыжками мальчиках, которых потом никто больше не видел; с ними чего только не случалось. Даже говорить об этом не хочется. Но я-то не такой уж и испорченный, думалось мне. И ничего, чтобы заслужить подобную судьбу, не сотворил. К этому следует добавить, что мистер Льюис уже ожидал моего скорого возвращения с утренней добычей, и если я не появлюсь, мне придется дорого за это заплатить.
– Портсмутский судья убыл на неделю, – ответил ярыжка, на сей раз достаточно добродушно, и я подумал, что, может, они просто вывезут меня из города, окунут головой в какую-нибудь канаву и попросят, чтобы я практиковался в моем ремесле подальше от их участка, – предложение, против которого у меня принципиальных возражений не было. – В Лондон, если ты можешь в это поверить. Получать награду от короля. За служение закону нашей страны.
– Безумный Джек? – спросил я, поскольку знаком был из судейских только с этим старым негодяем, встречал его пару раз по всяким делам. – С чего это королю такое в голову взбрело? Неужто в стране и наградить больше некого?
– Попридержи язык, – рявкнул ярыжка. – А то схлопочешь еще одно обвинение.
Я решил, что лучше и вправду помолчать, и все-таки присел. Судя по выбранной нами дороге, направлялись мы в Спитхед; когда меня арестовали в предпоследний раз (опять же по обвинению в воровстве, как ни стыдно мне в этом признаться), то в аккурат туда на предмет наказания и свезли. Я там предстал перед злющим существом, которое звалось мистером Хендерсоном, – с бородавкой в самой середке лба и полной гнилых зубов пастью, – он отпустил несколько замечаний о нраве мальчиков моих лет, как будто я был избранным представителем всей их низкопробной оравы. А затем приговорил за все мои горести к розгам – задницу у меня еще неделю жгло, как после знакомства с целым полем крапивы, и я молился, чтобы больше нам с ним свидеться не довелось. Теперь же, глядя в окошко кареты, я проникался все большей уверенностью, что именно в Спитхед мы и едем, а проникшись окончательно, перепугался и порадовался тому, что позволил себе удовольствие побарабанить задом по мостовой и что меня бросили в эту карету, потому как теперь у моей задницы имелись куда большие средних шансы онеметь к приезду в суд настолько, что, когда с нее спустят штаны и высекут, она ничего не почувствует.
– Эй, – крикнул я, перейдя на другую сторону кареты, чтобы обратиться к первому ярыжке, поскольку при аресте у нас с ним установилось своего рода взаимопонимание. – Мы ведь не в Спитхед направляемся? Скажи мне, что это не так.
– Как же я скажу, что это не так, коли мы туда и едем? – ответил он и загоготал, точно шутку хорошую отмочил.
– Не может быть! – сказал я, на этот раз тише, поскольку представил себе, что меня там ожидает, тем не менее он меня услышал.
– Еще как может, мой юный шалунишка, и там с тобой обойдутся, как и положено обходиться с юными ворами вроде тебя. Известно ли тебе, что в мире есть страны, где людям, которые без разрешения берут чужое, перерубают руку в запястье? Как по-твоему, заслуживаешь ты такой кары?
– Но ведь у нас так не делают, – вызывающе воскликнул я. – Только не у нас! Запугать меня хочешь, да? Здесь такого не случается. Мы – цивилизованная страна и относимся к нашим честным, почтенным ворам с уважением.
– А где ж тогда?
– За границей, – ответил я, усаживаясь в карете и решая не вести больше разговоров ни с одним из них, невежественных болванов.
После этого сказано было совсем немногое, но до конца пути я слышал, как двое полудурков квохчут, будто старые курицы, на козлах кареты, и слышал, уверен в этом, как из одной пары грязных лап в другую переходит посудина с пивом, чем и могло объясняться то обстоятельство, что на половине пути к Спитхеду карета замедлила ход и один из ярыжек – возчик – остановил ее и сошел с козел, чтобы опорожнить на обочине пузырь. Стыда он не ведал, ибо, облегчившись наполовину, надумал направить струю на меня, сквозь прутья решетки, отчего первый ярыжка едва не сверзился с кареты, зашедшись в истерическом хохоте. А жаль, что не сверзился да и череп заодно не раскорячил, приятная вышла бы картина.
– Отвали, грязный подонок, – крикнул я возчику, отступая с линии огня вглубь кареты, но он лишь реготал, а покончив с делом, упрятал свою свистульку в штаны, оросив при этом их передок, столь малое уважение питал он и к себе, и к своей форме. Ярыжки, они же сами себе голова, это всякому ведомо, но люди при том сомнительные, все как один. Я отродясь не встречал такого, какому мне не хотелось бы дать хорошего пинка в зад.
Еще через час мы добрались до Спитхеда, и, конечно, они не отказали себе в превеликом удовольствии открыть дверцы кареты и вырвать меня из нее за руки, как будто я был еще не рожденным младенцем, не желавшим покидать материнское чрево. Клянусь, они мне едва суставы не выдрали, и что бы со мной тогда было? – даже думать не хочется.
– Пошли, паренек, – сказал первый ярыжка, тот, что сцапал меня на рынке, не обращая внимания на мои возражения против столь грязного насилия. – Теперь смотри не дерзи никому. Мы в суд входим.
Здешнее здание суда было совсем не так величаво, как портсмутское, а потому и судьи в нем подвизались шибко обозленные. Каждому из них хотелось перебраться в столицу графства и разбирать тамошние дела: дураку же понятно, что в столице преступники будут намного почище, чем в заштатном городишке. Кого в нем было судить-то, в Спитхеде? – пьянчуг да мелких воришек. Год назад тут большой шум поднялся из-за мужчины, который овладел девицей против ее воли, но только судья ничего ему делать не стал, потому как мужчина владел двумя сотнями акров земли, а девица была из простых. Сказала бы спасибо, что тебя удостоили такого знакомства, внушал ей мировой судья, однако семейству ее это совсем не понравилось, и уж не знаю, как там было дело, но неделю спустя мирового нашли в придорожной канаве – мертвым, у него в голове дыра была размером с кирпич (сам кирпич мирно лежал рядышком, на обочине). Все, разумеется, поняли, чьих это рук дело, но помалкивали, и владелец двух сотен акров шустро удрал в Лондон, не дожидаясь, когда и с ним обойдутся подобным же образом, а землю продал семье цыган, умевших гадать на картах и выращивать картофелины в форме всякой домашней скотины.
Ярыжка тащил меня по длинному коридору, который я очень хорошо помнил со времени предыдущего моего посещения суда, и тащил таким скорым шагом, что я несколько раз чуть не упал, – тут бы мне и конец пришел, потому что пол под нами был из твердого гранита, которому навряд ли понравилось бы, что я колочу по нему моей мякотной башкой. Ноги мои пританцовывали где-то позади меня, так быстро ярыжка тянул меня за собой.
– Сбавь шаг, – воскликнул я. – Мы ж никуда не спешим, верно?
– Сбавь шаг, говорит, – пробормотал ярыжка и усмехнулся, и добавил, обращаясь, решил я, к себе самому: – Сбавь шаг! Видали такого?