Бунт женщин
Шрифт:
— Против себя тоже нельзя! — слышу свой напористый голос. — Ребёнок — это семья, а так останешься в жизни одна. Тебе, Инна, надо родить. Обо мне не думай. Ну, не в этом, так в следующем году пойду учиться.
— Пойдёшь или не пойдёшь. Затянет тебя жизнь в свой омут и не высунешь головы, не то что ноги. Я, может, тоже хотела бы забросить к чёрту ножницы.
На том наш разговор в ту ночь и кончился Вставать скоро, и так весь день придётся ходить варёной курицей.
Мы едва дождались окончания
Несколько дней прошло молча. Ели и падали в койки.
А однажды Инна не вернулась домой.
Сходились мы дома в девять тридцать: она после второй смены, я — после занятий на курсах.
В одиннадцать я вышла из дома.
Парикмахерская — закрыта. На улицах — пусто, даже шпаны в этом Городе я за два месяца не встретила ни разу. И, хотя в некоторых окнах горит свет, Город производит впечатление спящего.
И тут, стоя у своего подъезда, я поняла, что случилось: Инну украл Геннадий, затолкал в машину и сейчас «вытрясает» из неё ребёнка, носясь за городом на бешеной скорости…
Роддом — в трёх кварталах от нас. Около двенадцати я вошла в приёмное отделение. Инна не поступала.
В эту ночь, дожидаясь Инну на своей неразобранной койке, голодная и беспомощная, я задала себе вопрос: почему жизнь определяют мужчины?
Не хочу от них зависеть.
В шесть часов утра тренькнул дверной звонок. У Инны же есть ключ! Кто это может быть?! Я кинулась открывать.
Денис?!
Длинный, тощий, с широкими плечами юноши. Ему же только пятнадцать!
— Что случилось? Мама?!
— Мама жива.
Он прошёл за мной в комнату и буквально рухнул на стул у нашего обеденного и одновременно рабочего стола.
— Зачем ты здесь?
— Хотел поговорить с тобой!
— О чём?
— Не сейчас.
Я подвигаю ему чистую тарелку, кастрюлю с картошкой и котлеты, дожидающиеся Инну, смотрю, как жадно он ест.
Глаза у него слипаются, он клюёт носом.
— Ложись на мою кровать, я лягу на Иннину, — говорю ему.
Он сразу засыпает.
Я тоже засыпаю сразу, словно все силы разом покидают меня, засыпаю без сновидений, без страхов.
А просыпаюсь в девять.
В девять я должна быть на работе.
Даже не взглянув на Дениса, прямо в мятой одежде кидаюсь прочь из дома.
Инна не пришла на работу. Её клиенты сидят в очереди к другому мастеру.
Полдня мы с директором — на телефоне. Милиция, бюро несчастных случаев, снова роддом… — Инна нигде не значится. Телефона родителей у нас нет.
Запах одеколона и все другие запахи парикмахерской болью шарят в моём голодном желудке.
На курсы в этот день не иду.
Денис спит.
Вставал или так и спит с семи утра?
Инны дома нет.
Вместо Инны у меня в руках список телефонов, куда мне нужно звонить вечером, — может, поступят о ней какие сведения?
Вещи Инны — в шкафу, в правой его половине. Мне нужна записная книжка, мне нужен домашний и рабочий телефоны Геннадия.
Записной книжки в её вещах нет. Есть письмо от родителей — две страницы ругани, записанной аккуратным убористым школьным почерком: и неблагодарная Инна, и наглая, и исчадие ада, и бесполезная тварь… Конверта нет, и узнать родительский адрес не могу. Перебираю по одной Иннины тряпки, в карманах ничего не нахожу.
Больше всего на свете я хочу спать. Но воображение рисует мне картинки Инниных мучений: Геннадий пытает её, Геннадий избивает её.
— Я очень рад видеть тебя.
Денис стоит за моей спиной, а я сижу на полу перед открытым шкафом и ворохом Инниных вещей.
Вот ещё почему течёт по спине ледяной пот: Денис приехал ко мне. Он долго шёл, долго ехал. У него обтянутые кожей кости. Его надо откормить, а еды осталось мало.
Рядом с ним я совсем маленькая, хотя старше его на год.
В моём новом Городе дождь идёт редко, и воздух — сухой. Наверное, поэтому всё время хочется пить.
Прежде чем идти в магазин, мы с Денисом пьём чай. И я смотрю в его глаза. А он смотрит в мои. Мы молчим. Как молчат незнакомые стеснительные люди, не умея начать разговор. Я не знаю этого Дениса. Над верхней губой у него светлая поросль, в глазах — жёсткость. Нужно спросить, зачем он приехал ко мне, но я хочу пить и пью уже вторую чашку и ем вчерашнюю еду. Она — холодная, а на кухне топчется хозяйка.
Стук в дверь. Хозяйка.
— Не рано ли ты начала водить к себе мужчин?
Мы с Денисом встаём и смотрим на старуху. Она — грузная, ей тяжело стоять. Глазки её серыми мышками с любопытством перебегают с меня на Дениса и обратно.
— Я приехал от её родителей, — говорит Денис мужским густым голосом, — это моя двоюродная сестра.
— Он будет жить здесь, — заявляю я.
Хозяйка неожиданно широко улыбается:
— Очень хорошо. Я поставлю ему койку, а вы за неё будете платить дополнительно. Ясно? После десяти не шуметь.
Жильё кусается. Где я возьму лишние деньги?
— Магазин закроется, — говорю Денису.
И мы идём в магазин.
Денис — младше, а я чувствую себя — под его защитой. Он идёт спокойным шагом взрослого человека. Он знает, как ему жить? Снизу искоса пытаюсь разглядеть выражение его лица, но, кроме острого детского подбородка, чуть припушённого светлой порослью, не вижу ничего.
Когда мы возвращаемся домой с продуктами, я рассказываю ему о жизни Инны и о её исчезновении. Денис слушает внимательно. Не успеваю закончить свою сбивчивую речь, говорит: