Бунт женщин
Шрифт:
Через пять минут перед нами дымящиеся кружки с чаем и еда.
Мама смотрит на меня, не отрываясь.
— Доченька! — шепчет она.
— Доченька! — вторит ей Ангелина Сысоевна.
— Прости меня, Маша, — говорит Ангелина Сысоевна. — Мы перед тобой согрешили, наш Витька виновен. Молодость, глупость. Из-за нас мучаешься, Маша. Прости нас. Что хочешь, сделаю, искуплю вину. Сна нету. О лечении не волнуйся, всё будет сделано, как надо. Кстати, не забыла ли ты о своих деньгах, что дала мне после смерти твоей матери? Выручила меня, никогда не забуду: Виктору-то именно
— Передай их на лечение, — говорит мама тихо.
— Это твои личные деньги, твоя мать копила их для тебя! Не передам, я договорюсь о лечении бесплатном, не волнуйся ни о чём.
Ангелина Сысоевна сильно постарела.
— Ты тоже, Геля, настрадалась, — говорит мама. — Но ты ни при чём. Мы не в ответе за наших близких.
— В ответе. Баловала, а не научила видеть других людей. Меня перетряхнуло случившееся. Мы с тобой сидели за одной партой. Помнишь, всё нам было смешно. Отвечает кто, смешно. Не может ответить, смешно. У «Мобыть», помнишь, чулки скрутились, в складках были, смешно! Из класса выгнали нас, смешно. А сейчас где наше «смешно»? Я думала, живу хорошо. Муж — богач, дом — хоромы, сын здоров. А теперь чем мне жить, Маша? Профессия есть, да не работаю. Думала, жизнь посвятила сыну, а сын вырос — видишь, что натворил. Тебя любила, считала единственной подругой, вышла замуж, нос задрала — муж главный в городе!
— Полно, Геля, бить себя в грудь. Я не священник, чего ты передо мной исповедуешься? У каждого наберётся, Геля, грехов. Не ты, я виновата в своей беде. Климентию всё прощала, потому что любила до беспамятства — красавец, умница! Было чем гордиться. Мы, бабы, — дуры, нам обязательно нужно верить: наши-то любимые — самые лучшие! Так что, Геля, моей вины, может, не меньше, чем твоей: мужа выбрала я, ему служила я, хотя с рождением Поли её любила больше всех в жизни. Но именно я невольно позволила Климентию муштровать её. Не позволила бы, не бродила бы Поля бесприютно по Посёлку и ничего такого с ней не случилось бы!
В эту минуту снова звенит звонок в дверь.
Теперь он робок.
Мама идёт открывать.
— Сынок?! — В голосе её — радость. — Спасибо, мой мальчик, за Полю, — скорее догадалась я, чем услышала. — Только почему не сказал, что уезжаешь? Я места себе не находила. Боялась, опять сильно расстроился из-за чего-то.
Денис обвёл взглядом комнату.
— Что случилось здесь? — спросил. Ему не ответили. — Я вижу, вы всё продали! Простите, приду позже!
Мама не успела рта открыть — хлопнула дверь.
Долго в доме стояла тишина.
— Вот кто подарок судьбы, — сказала Ангелина Сысоевна. — Я за ним давно наблюдаю. У таких надутых болванов такой сын… Это ты сделала его таким, это ты воспитала его!
— Не говори, Геля, глупостей. Болваны они или не болваны, а сын он — их, от природы такой необычный, с самого детства. Не я учила его любить зверьё, не я учила его отстаивать свою любовь перед родителями, не я учила его жалеть всех, кому плохо. Не я гнала его к Рае в больницу! — Мама подробно рассказывает о Денисе…
Звонит телефон. Мама берёт трубку, говорит «здравствуйте» и садится.
— Не хочу. Мне не нравится ваше отношение ко мне. Не знаю, я должна подумать. — Она слушает какое-то время. — Опять до следующего взрыва ненависти. — Снова долго слушает. — Завтра отвечу. — Кладёт трубку и сидит уронив голову на грудь.
— Денис заставил отца снова позвать тебя на работу? — Мама не отвечает. — Это хорошо, что ты начнёшь работать.
И вдруг мама кричит:
— Хорошо, да? Кому хорошо? Я плохой педагог. Дети не слушают меня.
— А ты… стукни кулаком по столу… А ты поставь «двойку»… — Я плачу от жалости к маме.
— Не плачь, Поля. Маша, хочешь подумаем о другой работе?
— Другой?! Что я умею? — говорит мама еле слышно. — Ты знаешь, что это такое, когда нигде нету тебя и твоей жизни? Знаешь, что значит, когда ученики не любят тебя и не уважают?
— Ну это ты врёшь! А Денис? А Люта?! — говорю и прикусываю язык.
Но мама подхватывает это лёгкое ласковое имя:
— Люшу убила я: Одна я. Она любила меня. Она ко мне пришла спасаться.
Глаза у мамы, как у отца, безумны. Ещё секунда, и она начинает задыхаться — хватает ртом воздух, давит руками грудь, а глаза наливаются кровью.
Господи, она сейчас умрёт!
Я распахиваю все окна в доме. Ангелина Сысоевна вызывает «скорую».
Искусственное дыхание, укол.
И наконец мама, надышавшись, спит. И впервые в нашем доме настежь открыты окна. Дыши, мама! Только дыши.
Мы сидим с Ангелиной Сысоевной на диване. И я хочу сказать ей спасибо. Хочу сказать ей, что скучала о ней. Но рот словно клеем набит.
— Ты хочешь спать. Ты, наверное, тоже не спала ночь. Иди, доченька, ложись. Я покараулю ваш с мамой сон. Не волнуйся больше ни о чём, я всё сделаю.
Что это значит — «всё сделаю»? — хочу спросить, но в голове тоже клей, и в самом деле я засыпаю и сплю без сновидений.
А в это время приходит к нам Денис, и они вдвоём с Ангелиной Сысоевной убирают стёкла, выносят разбитую мебель, моют, чистят наш дом — восстанавливают его для жизни после побоища…
Глава седьмая
Инна пишет мне каждый день. Её письма — полуграмотны, но в них — вся её жизнь без меня.
В тот же день, как я уехала, Инна встретилась с Русланой.
Руслана — крупная женщина лет двадцати двух — двадцати трёх, с тяжёлой челюстью и недобрым взглядом.
— Почему ты — жертва? — спрашивает она Инну. Потому что хочешь быть жертвой. Почему ты хочешь быть жертвой? Потому что невежественна. Почему ты невежественна? Потому что не любопытна. А теперь давай посмотрим с другой стороны. Почему мужик захватил власть повсеместно? Потому что он — любопытен? Вовсе нет. Потому, что он — ленив. Работать не хочет, хочет командовать. Командовать, приказывать — это тебе не мыть пол, не стирать бельё, согнувшись в три погибели, не варить еду, не таскать тяжёлые сумки.