Бунт женщин
Шрифт:
Он не сказал мне «Я с тобой», если быть честной. Я почувствовала эти несказанные слова — они тёплым плащом укрывают меня от дождя, от отца, они мягким светом заполняют опустевшую мою утробу, в которой так долго жил мой мальчик. Сказал он чуть по-другому: «Я буду там, где ты».
Денис ждёт меня в вестибюле школы.
— Здравствуйте, Мария Евсеевна, — говорит он. — Здравствуй, Поля.
Он не смотрит на меня, он смотрит на мою маму, и наша с ним тайна летит мячиком — от него
Денис разрушает барьер между мной и школой. Если бы не он, никогда не переступить бы мне снова её порога.
Если я хочу учиться вместе с Денисом в институте, я должна сдать «хвосты», государственные экзамены и получить аттестат.
Из-за отца не слышала, не видела одноклассников, хотя Валентина, Сонюшка заговаривали со мной, зазывали на вечера, в компанию, на танцы.
Валентина — красавица, с косами вокруг головы, Сонюшка — худышка-мышка, с дымом светлых волос. Вокруг обеих — поклонники. Десять мальчиков из пятнадцати влюблены в Валентину, трое — в Сонюшку.
Валентина — тайна. И около неё, как возле рефлектора, порой жарко.
Учится Валентина хорошо по всем предметам, в химии блещет.
Неожиданность при такой ослепительной внешности — ум.
Неожиданность в ней и доброта. «Дай откусить», — просишь у неё яблоко. «На!» Учительница начнёт ругать кого-то, первой вскидывается Валентина: «Она (он) больше не будет!» Заступница!
Если бы не моя странная судьба, обрекшая меня на изгойство… только Люша и Валентина могли бы стать моими подругами.
Сегодня в школу привёл меня Денис, и в этой школе нет моего отца. Поэтому я спокойно иду на свой третий этаж.
У двери класса — Пыж. Сторожит меня?
О Пыже не помнила. Нету в природе. Ангелина Сысоевна есть. А Пыжа нет.
— Прости меня, Поля, если можешь. Ты стала ещё красивее.
Тошнотой отозвались слова, сладко-горькой слюной наполнился рот. Я кинулась прочь от класса, к лестнице.
Лицом к лицу — Денис.
Не спросил «Что с тобой?», улыбнулся:
— Забыла в раздевалке что-то?
Тошнота и сладко-горький вкус во рту исчезли. И я уже без страха покосилась на Пыжа.
Не сосёт конфет, моргает виновато.
Пыж ли это?
Денис ушёл в свой класс, я снова очутилась перед Пыжом.
— Кто-нибудь слово скажет, убью. Не бойся. Прости, Поля.
Со звонком вхожу в свой класс.
Никто слова не сказал, а взглядов ничьих не видела. Лишь Валентина прислала записку: «Как хорошо, что ты вернулась. Здравствуй». На перемене она подошла ко мне. Улыбается мне.
— Если чего-то не поймёшь, я тут! Но я не хочу надоедать тебе, знаю, сейчас тебе ни до кого.
К моему удивлению, в математике я не отстала. Задачи, что предлагает новая учительница, худенькая и громкоголосая, знакомы: это они вереницей перерешались мной по жёсткой воле отца. И физика не трудна. Ввергла меня в панику литература. Я должна прочитать много толстых книг, и зарубежных, и отечественных, должна сдать тьму сочинений.
Дни слились в один. Сижу над учебниками, письменными работами, читаю книги.
Маму вижу редко. Еда у нас теперь — на бегу. Утрами с трудом только глаза продираю, а мама уже поела и обед приготовила. После уроков она спешит с обедом к отцу. Я задерживаюсь в школе почти ежедневно: сдаю пропущенный материал Домой попадаю к вечеру, но мама ещё в больнице. Возвращается она, когда я уже поела и сижу за очередным сочинением или контрольной.
Мамы — две. Утренняя и — вернувшаяся от отца.
Утренняя — улыбчива, легка, полна сил и надежд на новый день. Вечерняя… молчит и, чуть коснёшься её, вздрагивает.
В школе мама — утренняя.
Теперь она не Золушкой входит в класс. Ещё от порога выкликает имена — к доске, отвечать.
— Остальным открыть блокноты, в левую колонку — достоинства ответа, в правую — недостатки.
Теперь во время её урока каждый получает оценку: и тот, кто отвечает у доски, и тот, кто пишет рецензию на его ответ. А если по старой памяти и попробует кто-то слово вольное сказать, тут же зазвучит мамин голос:
— Отвечать хочешь? Ну-ка, иди скорее. Тебе, пожалуй, предложу вопрос из начала года.
На уроках мама — утренняя.
В больнице она превращается в жалкое существо.
Отцу вшили ампулу — если выпьет, погибнет. Агрессии в нём так много, что он начинает пытать маму сразу, лишь его вводят в комнату свиданий:
— Как ты посмела предать меня? Как ты смеешь потакать девчонке? Ты выбрала её. Ты её любишь больше. Ты идёшь у неё на поводу. Это ты виновата в том, что произошло с ней. Ты искалечила мою жизнь. Мы договаривались родить сына. Ты говорила — любишь меня и будешь служить. В чём твоя служба?
Он говорит без остановки, пока длится их свидание.
Вначале мама пытается вставить слово — успокоить отца, он не слышит. С каждым его обвинением мама тает, и к концу дня вместо неё — лишь сосульки волос. Едва движется она в вечерних сумерках домой. Еле добирается до кровати и — спать.
— Мама, — кричу я ей в отчаянии однажды, выныривая из очередного сочинения, — ты сейчас лучший учитель школы, в тебя влюблены поголовно все, девчонки подражают тебе, почему ты позволяешь отцу мучить тебя?