Бунт женщин
Шрифт:
— Ерунда, Вероника, ты ничего не понимаешь в жизни. Зачем терпеть одиночество? Иди к тем, кто любит тебя.
— А если те, кто любит меня, не способны вывести меня из одиночества? А если это мог бы сделать лишь тот, кто не любит меня?
— Иди к нему.
Вероника смеётся.
Инна смотрит то на одну, то на другую своими водянистыми глазами.
— Не всё берётся в жизни нахрапом, Руслана, не всё в ней так, как хочется, как нам нужно, чтобы было. В том-то и дело, что очень часто приходится
— Это слабым натурам. А я ничего не терплю. Я возьму всё, что хочу, в жизни, всё, что мне нужно.
— Да ну?! — спрашивает ехидно Вероника.
— Если не могу взять то, что хочу, захочу другое так же сильно.
— Это не всегда возможно, — тонкий голос Вероники.
Денис выходит после очередного экзамена из кабинета.
Я жду его.
Он видит меня и улыбается.
Больше всего на свете он хочет спать. И я уже готова отступить — пусть выспится, но он спрашивает:
— Ты сегодня не спала ночь?
И ему — в озерца — я говорю:
— Уговори маму уехать со мной. Она гибнет. Она снова готова всё терпеть.
Денис идет спать, а я иду к Ангелине Сысоевне, ждущей меня у школы, сказать, что сегодня не могу посидеть с ней в кафе, хочу поговорить с мамой. Только успеваю вернуться в школу, навстречу — отец. При галстуке. В полосатой рубашке. Как великан из сказки, заполняет всё пространство. Пиджак не сходится, и живот чуть вываливается из впившихся в него брюк. Он улыбается. Значит, Велик отдал ему классы обратно? И что же будет с новой математичкой?
— Где мать? — спрашивает он меня. — Найди её и скажи — я её жду.
Я тоже хочу найти маму. Но я хочу, чтобы она шла домой со мной.
Зачем я отпустила Ангелину Сысоевну? Как бы сейчас она помогла нам!
— Сколько раз повторять, пойди приведи мать.
— Если она не идёт домой, значит, занята, — говорю я.
Отец взрывается и шипит мне в лицо:
— Я помню всё. Это ты разрушила мою жизнь, опозорила меня. Из-за тебя все мои несчастья. Ты ещё объяснишь мне кое-что.
— Не объясню, я скоро от тебя уеду снова, уже навсегда, — едва слышно шиплю я в ответ. — Это ты разрушил мою жизнь. И мамину. Ты убил Люшу, Шушу и, если тебе позволить, добьёшь нас с мамой. Ты — убийца!
Напоминание о Люше производит в отце внезапную перемену — он отступает от меня, пятится к двери и выскакивает на улицу.
Что же, он забыл о Люше, а я напомнила?
Мама задержалась после уроков, и я ухожу одна.
Отца дома нет.
Почему-то иду к павильону.
Там кто-то есть. Может, вовсе и не отец?
Что мне делать здесь? В эту минуту никому не грозит смерть. И я уже отступаю, крадучись, к двери, как слышу:
— Убийца?!
Бежать отсюда прочь. Отец задал себе вопрос.
В этот день я делаю больше, чем за всю предыдущую неделю. Решаю лишние задачи, прохожу лишний параграф по физике и почти заканчиваю сочинение, когда раздаётся поворот ключа.
Мама тоже успевает подготовиться к урокам, убраться и собрать ужин.
Рука виснет над листом на середине фразы. Только что в голове выстраивались чёткой вереницей выводы из сочинения — писала я в тот день о «Старике и море» Хемингуэя, и — ни одной мысли.
Мама зовёт меня к столу.
Если бы не лёгкое дыхание, можно подумать, никого нет.
Боюсь взглянуть на отца.
— Кто папочка? — спрашивает он меня, и его голос дрожит от злости.
Я спешу сбежать в свою комнату. Не успеваю, отец заступает мне путь.
— Не я, ты — убийца, это ты убила нашу семью. Отняла у меня жену. Ты не желала делать то, что я велел: занималась из рук вон плохо. Теперь-то я понимаю, какие у тебя наклонности, в мою мамочку пошла, она бросила отца, путалась с кем ни попадя, и ты…
В это мгновение между нами оказывается мама.
— Лжёшь! — шепчет она, прижав руки к груди, как бы давя в себе подступающий приступ. — Твой отец — такой же зверь, как ты, измучил мать, бил её, изводил, она не выдержала, она бежала — спасалась от него.
— Я — зверь?
Мама широко раскрыла рот и стала хватать воздух. Я кинулась к телефону, а отец едва успел подхватить её.
Врач «скорой» никак не мог снять спазм.
— Мама, умоляю, мама, вздохни скорее.
Я распахнула окна, буквально оттолкнула доктора и стала стаскивать маму с дивана.
— Что ты делаешь? — доктор попытался помешать мне.
— Скорее на улицу. Воздуха!
Доктор помог мне.
На улице мама вздохнула.
Она стояла, тоненькая, полураздетая — доктор сорвал с неё кофту, когда делал искусственное дыхание, с прижатыми к груди руками, с выпученными ещё глазами и — дышала. Я изо всех сил растирала её спину.
Когда доктор ушёл, а мама лежала без сил на диване, отец патетически произнёс:
— Хороший спектакль устроила, по всем правилам. — Он стал плотно закрывать окна, одно за другим.
— Ну, теперь ты выполнишь мою просьбу? — прошептала я маме в ухо, под стук захлопнувшейся последней створки.
Мама посмотрела на меня не видя.
Где была она несколько минут назад, когда умирала?
— Бросилась на защиту. Тигрица! А мне что достаётся? Я всегда один. Тебе всё равно, о чём я думаю, тебе плевать на то, что нужно мне. Эмоциональная недостаточность, — вдруг сказал он. — Из-за неё, — кивнул на меня. Теперь он стоял над нами, у дивана, и собой заполнял всю комнату. — Тебе, Маша, нужно было стать актрисой, ты — драматическая актриса.