Бунт. Книга II
Шрифт:
В струге все примолкли, как завороженные, уставились на Разина. Он медленно подошел к борту лодки, затем остановился и печально произнес:
– Вернул я княжну. Персидские купцы выкуп внесли.
Кое-кто из ближних есаулов от удивления привстал с места. Кто-то хотел высказаться, но осекся и замолчал.
Степан смахнул рукой набежавшую слезу, молча сел на край борта лодки, опустил голову.
Вдруг он выпрямился и крикнул, обращаясь к музыкантам:
– А ну, братцы, плясовую!
Грянула плясовая, неистово загремели бубны, им вторили накры.
– Эй, Еремка, черт, пляши! – крикнул атаман срывающимся голосом и, взяв ендову с вином, выпил до дна, не отрываясь.
Есаулы молчали, избегая взглянуть в глаза атаману, не знали, как вести себя.
А Еремка тем временем волчком крутился в пляске, выделывая замысловатые коленца. К нему присоединилось еще несколько есаулов.
Иван Черноярец, подняв чарку, крикнул:
– Братцы, пьем за атамана нашего, Степана Тимофеевича!
Есаулы закричали вразнобой:
– Любо!
– За батьку!
– За Степана Тимофеевича!
Казаки выпили, заговорили веселее. Атаман по-прежнему молчал. Он чувствовал, что бразды правления опять в его руках. Все заискивающе заглядывают ему в глаза, готовы исполнить любое его желание, снова идти за ним в огонь и в воду. Разин печально улыбнулся, потом пристально поглядел на своих есаулов и сказал:
– Что же вы, братцы, приуныли! – и, подняв свою чарку, крикнул: – Выпьем за княжну!
Казаки выпили вино, атаман же, не допив свою чарку, с размаху бросил ее за борт.
Обняв Ивана Черноярца и Фрола Минаева, Ефим запел:
Ой, матушка, тошно,Сударыня, грустно!А я с той тоски-печалиНе могу ходити,Сердечного, любезного,Не могу забыти…Пока Ефим пел, Разин сидел, устремив потускневший взгляд на реку.
Веселья не получалось. Иван Черноярец дал знак гребцам, чтобы они плыли к казацкому стану.
По прибытии в лагерь Разин уединился, пил несколько дней водку, никого к себе не подпускал, кроме Ефима и Еремки.
Слышались с атаманова струга грустные песни, которые пел Ефим.
Разин тосковал по княжне, клял себя за горячность, проклинал себя за то, что отдал персидским купцам красавицу.
Казаки, проходившие мимо, слыша в песнях безысходную тоску, качали головами:
– Эх, как сердешный убивается! Как душу надрывает!
8
Утро выдалось прозрачное, голубое. Небо и Волга на горизонте слились в одну светлую линию. Только у берегов, в глубоких заводях реки, вода была по-осеннему темно-лазурна, и лишь изредка под дуновением ветерка по ее поверхности пробегала серебряная рябь. Кустарник и плакучие ивы, растущие по берегу, были нарядны, кое-где багряны с желтизной в листве.
Сегодня Разин собрался на воеводский двор. Тоску-кручину атаман в это утро отбросил, как ненужную шелуху. Нужно было делать дело и побыстрее уходить на Дон.
Иван Черноярец еще с вечера был предупрежден атаманом о предстоящем визите, и поэтому сундуки с посулами воеводе были уже готовы. Ближние есаулы, при оружии, отделанном золотом и серебром, толпились у атаманова струга, поджидая Степана.
Разин неторопливо вышел из своего шатра, пружинистой легкой походкой направился к ожидающим его казакам. Он ловил на себе виноватые, заискивающие взгляды ближних есаулов, видно, они тревожились за него, за его настроение, знали: дело у него сегодня нешуточное. Понимали, что сегодня решается их судьба: идти им домой на Дон, или еще долго оставаться в Астрахани. Но Степан был сегодня в хорошем настроении и намеревался закончить все дела с воеводами одним махом.
Князь Прозоровский встречал Разина на крыльце, как дорогого гостя. С ним рядом стояли воевода Семен Львов, дьяк Игнатий, подьячие, стрелецкие начальники, служилые иноемцы. Атаман перемигнулся с Иваном Черноярцем, тот чуть улыбнулся, кивнул головой, показывая, что, мол, сам воевода астраханский встречает их.
Степан с любопытством разглядывал Прозоровского. Князь был худощав, высокого роста, с седой бородой, строгим надменным лицом и тонкими губами.
Так вот он каков, его заклятый враг, грозный астраханский воевода?! Переломив свою гордость ради будущего дела, поклонился в пояс Прозоровскому и сказал:
– Здравствуй, пресветлый князь-воевода Иван Семенович!
Сделал знак ближним есаулам. Те степенно поднесли подарки боярину: тюки тканей, ковер бухарской работы и золотую посуду. Воевода подарки принял, но посмотрел на казаков неприветливо, без улыбки и доброжелательства в лице, а сам то и дело косил глаза на подаренное добро. Видно, взыграло сердце у князя при виде такого богатства.
– Проходите, гости дорогие, давненько мы вас поджидаем, да вы что-то не торопились со встречей, – сказал воевода, провожая казаков в княжеские палаты, где приглашенных ожидали накрытые столы, на которых красовались заморские вина, яндовы с хмельным медом, сытные закуски, горы пряных сладостей.
За столом Разин оказался напротив воеводы Прозоровского. Атаман и князь изучающе рассматривали друг друга, как бы примеряясь для будущего разговора.
После нескольких чарок за здравие государя Алексея Михайловича, его жены и детей начал говорить воевода Прозоровский, обращаясь к атаману:
– Надобно бы нам, Степан Тимофеевич, дела наши решить миром, по добру. Перво-наперво, нужно переписать всех казаков поименно, сдать пушки, которые вы взяли с боем на Волге, в Яицком городке и за морем, в персидских пределах. Отдайте всех пленных людишек, а также шахова гостя пожитки и захваченные вами лодки.