Бунт. Книга II
Шрифт:
Бояре зашушукались, загудели, переговариваясь меж собой, затем Никита Иванович Одоевский громко сказал:
– Надо бы переловить воров-то да всыпать им, как следует, чтобы в следующий раз неповадно было, а этого ихнего атамана-тяпоголова – казнить бы.
Спокойно выслушав боярина, царь сказал:
– Коли казаки возвращаются на Дон, и больше вреда чинить не будут, станицу отпустить с миром, а о прощении вин от моего имени подтвердите. Войско Разина домой пропустить, дабы не чинить новой смуты, а там видно будет…
10
Народ столпился у атаманова струга. Здесь были, в основном, небогатые, нищие и обездоленные люди великого торго – вого города Астрахани.
В это время Степан Разин со своими ближними есаулами пировал на палубе струга. Произносились речи, от которых у простых людей становилось на душе радостно и в то же время жутко. В диковинку для многих были речи атамана и его есаулов. Спорили между собой черные люди, теряясь в догадках, что кроется за словами атамана.
– Не пойму я, мужики, атамана. Куда он клонит? – сказал высокий, рыжебородый, кривой на один глаз ярыга, стоящий у струга среди толпы астраханцев.
– А что ж, милок, тебе непонятно?! – с удивлением спросил кривого другой ярыга – небольшого роста, с взлохмаченными волосами.
– А то, что атаман то пирует с большими людьми города, в любви и приятстве им клянется, а то, как сейчас, слышишь – на чем свет всех ругает: и воевод, и купцов, и стрелецких начальников.
Ярыга усмехнулся и, постучав себя по лбу кулаком, ответил рыжебородому:
– Эх ты, голова! Зачем же атаману воевод ругать при воеводах? Тогда они его с войском не выпустят от Астрахани и злодейство над казаками учинят.
Рыжебородый хмыкнул, потоптался на месте, медленно соображая:
– А ведь и правда!
Ярыга, сверкнув зелеными глазами, воскликнул:
– Во, во, ты подумай! Степан Тимофеевич не дурак, чтобы ссориться с астраханским начальством, – затем, показав пальцем на струг, крикнул:
– Смотри, смотри: атаман сейчас говорить народу будет.
Рыжебородый резко повернулся в сторону струга и уставился на Разина, подходящего к борту лодки с чаркой в руке.
Атаман был в расшитом золотой канителью кафтане, при дорогой сабле, опоясан алым аксамитом, на плечах накинута соболья шуба с нацепленными на нее украшениями.
Держа чарку с вином, не спеша, он подошел к борту струга. Его подвижное, смуглое лицо и черные, почти до плеч, кудри делали его в этот миг по-мужски красивым. Густая седина в черной бороде и усах дополняла мужественный облик славного атамана.
– Братья! – бросил он густым басом в толпу.
Астраханский народ притих, прислушался, замолкли разговоры, смех и споры.
– Пью за волю! – крикнул атаман и залпом осушил чарку, отдав пустую стоящему рядом Ефиму, продолжил: – Астраханский люд, придет еще времечко, и мы посчитаемся с вашими обидчиками и мучителями, посадим в воду воевод да стрелецких начальников, а вам всем дадим волю, и будете вы жить по казацкому обычаю, делить все поровну, судить всем миром! Любо ли я говорю вам, люди астраханские?!
– Любо! Любо! – закричали из толпы.
Но вот к стругу пробился какой-то мужичонка, оборванный, в лаптях, и торопливо заговорил:
– Батько! Батько! Степан Тимофеевич!
Разин, заметив мужика, спросил:
– Что тебе, милок?
– Воевода Прозоровский пожаловал, вон уж подъезжает к твоему стругу, – и показал на князя со свитой.
Иван Семенович слез с коня, бросил поводья одному из дворовых, услужливо подскочившему к князю, пошел к атаманову стругу.
По мосточку Разин спустился с лодки навстречу воеводе, величая его, взял под руки, повел на свой струг, подвел к столу, поклонившись, подал чарку. Прозоровский, выпив вино, как зачарованный стал смотреть на соболью шубу Разина. Воеводе вдруг очень захотелось иметь такую шубу, да так захотелось, что его забила мелкая дрожь. Дрожащей рукой он потянулся к дорогому меху, погладил его сухой костлявой ладонью. Ворс на шубе был мягким, искристым и переливался. Неожиданно для самого себя с волнением в голосе, почти умоляюще, произнес:
– Подари шубу-то, атаман?!
Разин в ответ ничего не сказал, промолчал, как бы не слыша воеводу.
– Подари шубу-то! – почти взмолился Иван Семенович.
Насмешливо поглядев на воеводу, Степан ответил:
– Не гоже тебе, воевода, у меня, простого казака, подарки выпрашивать. Шуба эта не продается и не дарится. Я ее в бою саблей взял. Да и больно шуба-то хороша, греет знатно, а сейчас, сам знаешь, холода наступают, – и атаман погладил рукой дорогой мех.
– Подари, Степан Тимофеевич, – неотступно просил Прозоровский, – а я тебе в чем-нибудь другом услужу. Ведь от нас, воевод, многое зависит. Как мы на Москву отпишем, так и будет. Знай, атаман, кому добро творить.
– В гостях, воевода, гостить – не свою волю творить. Не отдам тебе шубу, – багровея в лице, ответил Степан.
– Эх, атаман, атаман, из-за шубы дело свое загубишь! – пригрозил воевода.
Не стал больше Разин спорить с Прозоровским. Рывком скинул с плеч шубу, бросил ее воеводе в руки:
– Сладко, Иван Семенович, проглотил, да горько выплююнешь! – в сердцах сказал атаман.
Не расслышал последних слов атамана астраханский воевода, так и впился руками в подарок и заспешил со струга к своему коню. Заулюлюкали вслед ему казаки, а Ефим, заломив баранью шапку с красным верхом, запел, приплясывая на палубе:
Ты поди, моя коровушка, домой,Пропади, моя головушка, долой.Ай, ди-ли-ли, калинка моя!В саду ягода-малинка моя!Уж как все мужья до жен добры:Покупали женам черные бобры.Ай, ди-ли-ли, калинка моя!В саду ягода-малинка моя!..Весело пел казак вслед уходящему воеводе Прозоровскому, а тот, ухватив жадными руками драгоценный подарок, казалось, ничего не видел и не слышал. Опомнился князь уже у себя на воеводском дворе, вспомнил улюлюканье, насмешки казаков и залихватскую песенку, побагровел в лице, но, взглянув на шубу, погладил ее гладкий искристый мех, отошел душой и подумал про себя уже беззлобно:
– А черт с ними, с казаками. Что мне с ними, детей крестить?
Долго еще казаки потешались над воеводой, высмеивали его жадность. А атаман ругал Прозоровского принародно самыми последними словами, грозился рассчитаться с воеводою. Дивился на все это астраханский народ и радовался, что есть человек, который не только не боится начальников, но и защитить может.
Иван Красулин тоже гулял с ближними есаулами атамана, пил вино, вместе со всеми потешался над воеводой. Вглядевшись в толпу, есаул заметил Данилу. Тот долго разговаривал о чем-то со стрельцом, часто кивая в сторону казацкого лагеря, затем они расстались и служилый пошел в город. Данило немного покрутился в толпе и тоже направился к городским воротам.