Бунтарь. Мамура
Шрифт:
Враги дрались смертным боем. С каждым мгновеньем потеха переходила в доподлинную битву.
Князь Иван Дмитриевич Долгорукий [130] с небольшим отрядом, обогнав главные силы, бросился в Яузу и пустился вплавь к подъёмному мосту. Из-за вала на смельчаков посыпался град ядер. Жестоко раненный в руку князь камнем пошёл ко дну.
– Спасти! – крикнул Ромодановский, разражаясь площадной бранью.
Потешные нырнули и тотчас же вытащили на берег князя.
130
Долгоруков
Москва и Преображенское опустели. На улицах не видно было ни души. Столицу охватил такой страх, как будто её окружил неприятель.
– Царь потешается, – злобно шептались по уголкам. – А для кого готовит расправу, ратному делу навычаясь?!
В полдень, когда накопилось много раненых, Пётр вспомнил о людишках и приказал согнать холопов и крепостных к месту сражения.
Под свист пуль «санитары» уносили окровавленных воинов в бараки.
К вечеру немного стихло. Но вскоре ухнул новый залп, ринулся в атаку Патрик Гордон. За ним, воинственно размахивая шпагой, мчался на белом коне Франц Лефорт.
Поздней ночью потешная крепость Прешбурх пала (она должна была пасть, потому что этого хотел сам государь).
На коленях, с крепостными ключами, возложенными на голову, Бутурлин встретил Петра у подъёмного моста:
– Как сию твердыню взял, ваше царское величество, так да пошлёт тебе Господь покорить под нози все земли мира!
Обученные иноземцами-офицерами, солдаты с честью выдержали испытание.
Пётр не упускал ни одного случая, чтобы не покичиться чтим перед поборниками старины.
– Пущай сунется патриарх ещё хоть единожды осрамить в хоромах моих иноземцев-умельцев, – не я буду – заставлю его самого военным артеям солдат обучать. Поглядим, каково он тогда закичится.
И назло боярам пригласил к себе на пир Гордона и патриарха.
Наталья Кирилловна, узнав о затее сына, возмутилась. Она ничего не сказала Петру, но, собрав узлы, приготовилась потихоньку уехать из Преображенского.
Верного сообщника в этом деле царица неожиданно нашла в лице Евдокии Фёдоровны.
– Так-то давно бы, матушка. Попугай его хорошенько. Вовек сорому не оберётся, родимую матушку-царицу из дому выгнав житием своим богохульным.
Она тряхнула узелком, с которым пришла к свекрови, и решительно объявила:
– Ухожу, матушка, и я с тобою. Авось не променяет он обеих-двух нас на поганых немчин. Живо опамятуется.
Искоса поглядывая на невестку, Наталья Кирилловна презрительно морщила стареющее, но сохранившее ещё следы былой пригожести лицо.
– А в том тебе, молодушка, корысть невеликая, что ради для матери якшаться с басурманками государь перестанет.
Эти горькие слова сразу обескуражили молодую царицу. Из ослабевших рук
…Усадьба понемногу заполнялась гостями. Одетый в мундир преображенца, Меншиков встречал на крыльце прибывающих. За короткое время службы у Петра он раздобрел, ещё больше стал следить за собой и, к крайнему гневу не только ревнителей старины, но и поборников новшеств, все чаще появлялся на людях в европейской одежде.
И чем озлобленней роптали бояре на зазорное поведение Алексаши, тем милостивее был к нему царь.
– Ты их не слушай, – одобряюще похлопывал он денщика по плечу, – мало ли что болтают бездельники. А наплевать тебе! Лишь бы я на тебя не прогневался, мой лопушок.
И Меншиков действовал по-своему, хотя в то же время изо всех сил старался ни с кем не затевать свары и каждому угождать.
Завидя Лефорта, Алексашка с таинственным видом пошёл к нему навстречу.
– Царица вдовствующая втихомолку отъезжает… Люди сказывают, в Кремле жительствовать будет, от духу басурманского укрываючись.
Лефорт озадаченно приостановился. На его беспечное лицо набежала тень беспокойства.
– Да, да… Тут такой дел.. Как бы тут для Немецки слёбод плёх не быль.
На двор вышел царь.
– Аль дорогу в хоромы позабыл, что тут прохлаждаешься? – И подозрительно оглядел швейцарца. – О чём шушукался?
Меншиков, шаркнув ногой, торопливо отодвинулся от Франца. Лефорт приложил палец к губам и многозначительно показал глазами на половину цариц.
– Некарош дел, суврен Сарица Наталь Кириллофна едет Кремль, штобы биль немец не видеть.
Испугавшись вначале, от последних слов Франца Яковлевича Пётр повеселел.
– И всего? – присвистнул он и ухарски заложил руки в бока. – Шествуй без страха в хоромы. Ужотко я сам с матушкой покалякаю.
И быстрым шагом направился в сени. Царица была уже совсем готова в дорогу, когда к ней неожиданно ворвался сын.
– Вправду ли, матушка, ты Преображенское и меня покидаешь?
– Вправду! – зло притопнула Наталья Кирилловна. – Будет! Нагляделась я на охальства твои. Живи с басурманами, коль русский дух тебе опостылел.
Царь покорно склонил вихрастую голову.
– Как твоя воля, матушка. Яйца курицу не учат Я тебе не указ.
Не взглянув на сына, царица отдала распоряжение закладывать карету.
– А к патриарху пошли сказать, – обратилась она к постельнице, – что-де царица ждёт его в Кремле, пущай покажет-де милость, нынче пожалует.
– А и то добро! – крикнул вдруг Пётр. – Пущай поотдохнет в Кремле малость. Больно уж он мирскими делами занялся. А поприноровится образами стрелять да к сему чудесному действу солдат приладит моих, в те поры я сам за ним с поклоном прибуду. Будет у нас на Руси генералиссимус-патриарх, на страх врагам.