Бунтующая Анжелика

Голон Анн

— А что же еще я делаю, с тех пор как познакомился с вами? Только помогаю вам. Да, и в Марселе, когда я хотел арестовать вас, это было для вашей пользы. Что бы я не отдал тогда, чтобы помешать вам пуститься в ту гибельную эскападу, которая так дорого обошлась вам!

— Но.., вам приказано арестовать меня?

— Разумеется, и даже не один раз, а два. И все-таки я вас не арестую. — Он покачал головой:

— ..Потому что это будет ужасно для вас. Больше бежать вам не удастся. Я должен буду предоставить вас, мой ягненочек, связанной по рукам и ногам. И я даже не знаю, не о жизни ли вашей пойдет речь. Во всяком случае, о вашей свободе. Больше вам света не увидеть.

— Вы

рискуете карьерой, Дегре.

— Вот уж о чем не следовало напоминать в ту минуту, когда я предлагаю вам помощь. Я не могу себе представить вас в пожизненном заключении, вас, созданную для безграничных просторов… Кстати, вы правда собирались отплыть в Америку с несколькими десятками протестантов?

Он полистал небрежно лежавший на столе список пассажиров «Святой Марии». У нее в глазах заплясали фамилии: Маниго, Берны, Карреры, Мерсело.., потом имена: Мартиал, Северина, Лорье, Абигель, Ревекка, Жереми, Рафаэль… Она помедлила еще секунду.

У полиции есть сто способов вырвать признание. Взволнованный голос Дегре, его язвительные замечания и прорывающиеся выражения нежности — может быть, это должно было лишь усыпить недоверчивость, заставить ее подчиниться? Одним словом она могла выдать своих друзей, тех, кого любой ценой хотела защитить. Губы ее дрожали. Она решила сыграть ва-банк.

— Да, это правда.

Дегре откинулся на стуле и странно вздохнул.

— Хорошо, что вы не усомнились во мне. Если б вы это сделали, я, возможно, арестовал бы вас! Наша профессия делает нас с годами более суровыми и более сентиментальными, более жестокими и более деликатными. Отказываешься почти от всего кроме некоторых мелочей, которые стоят дороже золота. И со временем они делаются еще дороже. К таким вещам принадлежит ваша дружба. Я разговариваю с вами так откровенно, моя дорогая, — что не в моем обычае, — потому что знаю, что если выпущу вас в этот раз, то больше никогда не увижу.

— Вы меня выпустите?

— Да. Но этого недостаточно для вашей защиты; вы ведь опять попали в очень скверную историю. Почему вы раньше не уехали на острова? Это был лучший исход. Я бы так никогда вас и не увидел и очень был бы рад этому. Теперь придется попортить кровь. Этот Бомье сумел обогнать вас. Всех ваших сообщников немедленно отправят под арест. За кораблем их уже следят. С этой стороны ничего сделать для вас невозможно… К чему вы вздумали, моя прелесть, связаться с этими еретиками, когда вам прежде всего надо было держаться незаметно? На них теперь обращают слишком много внимания, и укрываться в их домах рискованно… Не говоря уж о том, что это народ неинтересный. Ледяные души, которые не умеют любить… Вы меня разочаровали!..

— Вы говорите, что их всех арестуют? — Остальных его слов Анжелика уже не расслышала. — Когда?

— Завтра утром.

— Завтра утром, — повторила она, бледнея.

Никто ни о чем не догадывается. А завтра утром черные люди и люди с оружием ворвутся во двор, где цветут испанские сирени и левкои, где детишки плясали вокруг пальмы. Они схватят этих детей за руки и уведут их навсегда. А руки мэтра Берна закуют в цепи. Они станут грубо толкать старую Ревекку и почтенную тетушку Анну, а та будет протестовать, прижимая к тощей груди Библию и свои математические книги. Книги у нее вырвут из рук и швырнут в ручей…

И по всем уличкам их квартала под стенами города поведут женщин в белых чепцах с наскоро увязанными узлами в руках, мужчин в цепях, детей, чьи ножонки не будут поспевать за шагами волочащих их солдат.

— Дегре, вы сказали, что поможете мне…

— А вы хотите воспользоваться

моим обещанием, чтобы предупредить этих людей?.. Этого не будет. Довольно уже вы наглупили! Я вам даю совсем немного времени собрать ваши тряпки — под моим надзором — и потом вытащу вас из опасного окружения, в котором вы оказались по своему неразумию. Вы слишком быстро забыли, что за вами тоже охотятся, и то, что вы католичка, никак не поможет вам, когда еще кто-нибудь, кроме меня, станет разбираться в вашей истории.

— Дегре, выслушайте меня.

— Нет.

— Двадцать четыре часа… Я прошу у вас только сутки. Воспользуйтесь своей властью, чтобы отсрочить арест до послезавтра или, в крайнем случае, до завтрашнего вечера.

— Черт побери! Вы сошли с ума! — вскричал Дегре, не скрывая гнева. — Вы становитесь все более бесцеремонной. Не так-то просто спасти вашу голову, оцененную уже в пятьсот ливров, а вам этого мало.

— Двадцать четыре часа, Дегре.., обещаю вам, что убегу вместе с ними.

— Вы смеете утверждать, что до завтрашнего вечера сумеете вызволить отсюда полсотни человек, которых ждет арест, и отвезти их достаточно далеко, чтобы их не могли захватить?

— Да, я постараюсь это сделать…

Дегре помолчал, опять разглядывая ее. Потом заговорил с внезапной нежностью:

— Что за звездочка загорелась в ваших глазах? А, узнаю ее. Вас не изменить, Маркиза Ангелов. Ну что же, идет! Ради них и ради вас я устрою отсрочку, о которой вы просите. Из-за той улыбки, с которой вы сказали «Я постараюсь».

Она хотела уже встать, он жестом удержал ее.

— Внимание! Только двадцать четыре часа. Не больше! Нелегко будет получить эту отсрочку. Меня тут уважают, зная, что я правая рука господина де ля Рени, начальника полиции Французского королевства. Но я приехал сюда, разыскивая вас, и мне не годится вмешиваться в местные дела. Бомье будет страшно недоволен, что я вмешиваюсь в дело ареста «его» протестантов. Но я найду повод отложить это до завтрашнего вечера. Но никак не позже. Он хитер. И он знает, что голландский флот уже на подступах к Ла-Рошели. А когда корабли подойдут, тут поднимется такая суматоха, что ожидавшие ее могут и воспользоваться ею. Поэтому он хочет, чтобы все они сидели под замком еще до прихода флота.

— Я поняла.

— Вам лучше выйти здесь. — Он взял ее за локоть и подвел к другой двери, позади стола. — Я не хочу, чтобы видели, как вы уходите. Надо избежать нескромных вопросов.

Анжелика остановилась:

— А дети? Я не могу уйти без них.

— Я уже давным-давно отправил их домой. Этот рыжий чертенок, ваша дочка, кажется, так терзал наши уши своими криками, что я велел старшей забрать ее, возвращаться к отцу, никому ничего не говорить и ждать вашего возвращения. Вас тогда допрашивал Бомье. Но я знал, что придет и мой черед.

— О, Дегре, — прошептала она, — как вы добры!

Он вывел ее в темный узкий коридор и потянул дверь, открывавшуюся внутрь. На улице было уже совсем темно. Из соседней водосточной трубы хлестала вода, но дождь уже перестал. Влажный ветер рывками пробивался между домов.

Дегре остановился на пороге. Он обнял ее по-своему, не сжимая, но так непоколебимо, что сопротивляться было невозможно.

— Я люблю вас. Теперь я могу это сказать, потому что это ничего уже не значит.

Его твердая рука так повернула ее, что затылок пришелся в ямку под его локтем. И это положение, и ветер, и ночь не позволяли ей видеть его, и он утратил для нее реальность. Она была душою опять одна, сознавая лишь, что, как пленная птица, стремится скорее улететь отсюда, улететь навсегда.