Бунтующая Анжелика
Шрифт:
Девушка крепко прижалась к Анжелике, обратив к ней сияющие глаза.
Так приятен был этот порыв дружбы, и в памяти встало, сливаясь с ним, наивное видение детских лет. Когда совсем маленькой она слышала вой бури над болотами Монтелупа, она воображала, что дева Мария берет ее на руки, и страх проходил. Она прижалась лбом к плечу Абигель. Та тихонько спросила:
— Почему вы стараетесь увезти нас всех? Ведь это гораздо труднее. Вы могли бы спастись одна, Анжелика, я чувствую…
— Нет, не могла бы. Это было бы выше моих сил, поверьте. Вам не понять этого,
— Сейчас или никогда! Вот почему я должна добиться удачи.
Абигель проводила ее до ворот. Порыв ветра задул свечу. Молодые женщины обнялись, и, цепляясь за стены, чтобы ветер не сбил ее с ног, Анжелика пошла к городским воротам. Пока она будет пробиваться сквозь дождь, Абигель не уснет, сидя у лампы. Значит, она не одна. Чуть не на коленях она взобралась на мокрые ступени, ведущие к окружной дороге. Там ее охватил немолчный гул моря. Время от времени слышались мощные удары больших волн, колотивших в дамбу. Разлетавшаяся от них водяная пыль покрывала все кругом влажной пеленой. Анжелика промокла насквозь, пока дошла до кордегардии у Башни маяка.
Уцепившись за одну из боковых подпор, она немного отдышалась, потом поднялась на цыпочки и заглянула внутрь. В караульном помещении сидел, уныло пригибаясь к жаровне, солдат Ансельм Камизо, на его небритую физиономию падал красный отблеск от горящих углей.
Хорошо, что Анжелика знала о природной робости этого ее вздыхателя, потому что вид солдата под скрещенными балками потолка средневековой башни никак не внушал доверия. Но выбора не было! Она стукнула в окошко.
Солдат неторопливо поднял глаза, и на лице его выразилось глубочайшее потрясение при виде чудесного призрака, посланного ему богом бури. Он несколько раз протер глаза, вскочил, зацепился за алебарду, споткнулся, уронил каску, пробудив многократное эхо башни, наконец добрался до двери и отпер ее. Анжелика, стоявшая уже у двери, быстро вошла, с облегчением сбрасывая мокрый капюшон.
— Вы? Госпожа Анжелика! — воскликнул Ансельм Камизо, не в силах вздохнуть, словно после долгого бега. — Вы!… Здесь, у меня!..
Жалкое было это «у меня» — полутемная круглая будка, матрас на полу да скромный ужин часового — креветки и черный хлеб.
— Господин Камизо, я пришла просить у вас о большой услуге. Отоприте мне угловую калитку, потому что мне надо выйти из города.
Стражник задумался. Разочарование придало ему суровости.
— Полагается… Я обязан… Ничего подобного! Это ведь запрещено, красавица.
— Потому я и обращаюсь к вам. Только тут можно выйти. И я знаю, что ключи от этой калитки у вас.
Обезьяньи брови бедного Камизо ползли все дальше вверх.
— Если вы к любовнику идете, нечего на меня рассчитывать. Я, как и все, охраняю мораль.
Анжелика пожала плечами:
— Вы думаете, что в такую погоду назначают свидания любовникам на ландах?
Солдат прислушался к стуку дождя и завываниям ветра
— Пожалуй, что нет. Даже здесь лучше, чем снаружи. Но тогда зачем? Зачем вам надо выйти из города?
Анжелика не приготовила объяснения, но оно ей быстро пришло в голову:
— Мне надо отнести записку человеку, который прячется в Сен-Морисе. Этому человеку грозит смерть… Это пастор.
— Понятно, — пробурчал Камизо. — Но если вы будете вмешиваться в такие истории, госпожа Анжелика, не миновать вам тюрьмы. А мне уж не дыбы, а веревки.
— Никто не проговорится… Я дала обещание отнести записку и сразу же подумала о вас. Я никому об этом не говорила, но если вы откажете, кому же мне довериться?
Она ласково положила руку на огромную волосатую лапу и подняла умоляющий взгляд к солдату. Бедный Ансельм Камизо был потрясен до глубины души. Когда ему случалось встречать ее, если она проходила мимо, он, конечно, не удерживался от любезностей, как всякий уважающий себя мужчина, но ему и присниться не могло, что когда-нибудь она окажется рядом и так посмотрит на него. Он провел рукой по подбородку, вспомнил, что небрит и вообще некрасив, что женщины всегда смеялись над ним.
— Я буду вам очень обязана, господин Камизо.., так обязана…
Воображение солдата не могло представить ничего больше поцелуя, но даже мысль о том, что эти чудные губы милостиво прикоснутся к нему, самому несчастному из всех солдат гарнизона, сводила его с ума. Его товарищи нередко говорили между собой о холодности красивой служанки Берна. А если они узнают когда-нибудь, что ему, Ансельму, уроду, турецкой башке, досталось то, что самый дерзкий среди них счел бы невероятным счастьем… Ах, за это можно и свечку поставить в папистской церкви! Да неужели это сбудется? Ему даже стало страшно от предвкушения. И, глядя в сторону, он смущенно забормотал:
— Ну, ладно… Хорошо! В конце концов, ничего дурного я никому не сделаю. Я сам распоряжаюсь тут, у стен, что же, могу и постараться для такой женщины, как вы.
Он встряхнул связку ключей.
— А на обратном пути вы заглянете ко мне на минутку?..
— Да, загляну.
Она готова была идти на уступки. И улыбнулась ему, подумав, что этот безобразный невежа на самом деле хороший человек и даже не потребовал, как многие другие, платы вперед. Ансельм же соображал, что, пока она вернется, он успеет побриться перед кирасой, служившей ему вместо зеркала, и сходить к потайному погребу, где у него хранились сокровища: бочонок белого вина и окорок… Ох, и пир же будет…
Анжелика дрожала от нетерпения, следуя за ним вдоль старой стены к потайному ходу, которым когда-то во время осады города пробирались лучники, чтобы осыпать стрелами нападающих. Деревянная калиточка вела оттуда на узкую лестницу, спускавшуюся к дюнам. Анжелика переступила порог и начала спускаться по скользким ступенькам, ежеминутно рискуя сломать себе шею. Солдат светил ей сверху, но ветер несколько раз задувал фонарь и водилось дожидаться, пока он загорится вновь, притаясь к стене, от которой яростный ветер чуть не отрывал ее.