Бургомистр города Верне
Шрифт:
— Я готов дать Лине все, что ей будет нужно. Вам следует только назвать цифру…
В таком случае, к чему все эти уловки? Манола ничего не понимала и потому злилась.
— Коль скоро она поручила вам…
— Ничего мне она не поручала! Нечего на нее валить!
Да что с вами сегодня?
— Ничего… Вы скажете мне, сколько Лине нужно на жизнь…
— Хотите цифры? Извольте. Мой друг дает мне пять тысяч франков в месяц плюс квартира и время от времени туалет или драгоценность. Это не Эльдорадо, но я не жалуюсь и даже ухитряюсь прикупать несколько акций…
Находите, что это слишком много?
— Нет. Я думал о другом.
— О чем же?
— Не знаю. Вы думаете, Лина согласится стать моей…
— Почему бы и нет?
— Она вам это говорила?
— Так прямо, в лоб, не говорила, но я знаю. Это все-таки лучше, чем вечно зависеть от своего скота папаши, — вот мое мнение.
В сущности, Манола еще не знала, что ей думать на этот счет. Бывали Минуты, когда ей становилось почти жаль Терлинка, такого большого, костлявого, с бледным строгим лицом, где глаза прятались под густыми бровями.
— Ну хватит! Выпейте-ка еще рюмочку. Я и не представляла себе, что вы такой…
Какой «такой»? Он послушно выпил протянутый ему коньяк.
— Заметьте, я не собираюсь на вас давить. У вас есть время подумать.
Однако если все это бесперспективно, незачем давать пищу для сплетен.
— Несомненно.
Никогда в голове у Терлинка не бывало так пусто. Что он, в конце концов, потерял в Остенде? Какая муха его укусила? Какому чувству он повиновался?
Он огляделся вокруг, как лунатик, очнувшийся в незнакомом месте.
— В сущности, вы сентиментальны.
Вот уж нисколько! Но это чересчур трудно объяснить. Да и ни к чему.
— Мой друг — абсолютная ваша противоположность. Его интересует только любовь. Дай ему волю, он начнет раздеваться еще на лестнице.
Манола силилась внести в разговор нотку веселья, догадываясь, что за словами Йориса стоит еще что-то, но ей не удавалось нащупать его слабое место.
— Фердинанд вернется только на будущей неделе. Лина обещала дать ему ответ в четверг. Значит, у нас остается… — И перескочив с одной мысли на другую, закончила:
— Кстати, вы знаете, что он в курсе? Он спросил сестру, как вы познакомились, где встретились, зачем вы приезжаете к ней…
— Что она ответила?
— Что ваш интерес к ребенку вполне естествен: вы были хозяином Клааса… Надо же было что-то говорить!
Да, надо…
Пробило половину пятого. На позолоченных, украшавших камин часах, фигурки которых изображали четыре времени года, раздался один удар.
В этот час в ратуше Верне собиралась финансовая комиссия. Терлинку тоже полагалось бы присутствовать. Он знал, что совершает ошибку, пропуская заседание. Он мог еще поспеть на него — езды было менее получаса.
— О чем вы думаете? — снова забеспокоилась Манола.
— Ни о чем. Думаю, что Лина, должно быть, ждет нас.
— Нет. Я предупредила ее, что сегодня не приведу вас обратно. Понимаете, ваше присутствие могло бы стеснить ее.
Почему внутренним взором Йорис все время видит свояченицу, стоящую посреди его спальни? Сразу же вслед за ней — освещенный циферблат башенных часов ратуши; запоздавших советников, которые под дождем торопливо пересекают площадь; каменную лестницу с мокрыми следами; зал эшевенов, где происходит заседание; нотариуса Команса с подпрыгивающей походкой гнома и седой бородой, которую он постоянно поглаживает?..
— Вы не проголодались? У меня есть сухое печенье и шоколад. Но, по-моему, вы предпочитаете свою сигару.
… Или вдруг такую типичную для остендцев сцену, при которой однажды присутствовал Терлинк. На дамбу привезли ребенка, никогда не видевшего моря, и чтобы сделать первое впечатление особенно памятным, предварительно завязали малышу глаза. На берегу повязку неожиданно сняли, и мальчик со страхом уставился в необъятную даль; ноги его подогнулись, словно из-под них ушла земля, и малыш почувствовал, что его притягивает бездна. Наконец, охваченный паникой, он вцепился в ноги отцу, потом зарылся в юбки матери и разрыдался.
Терлинк, стараясь ни о чем не думать, расхаживал по гостиной Манолы, брал в руки безделушки, ставил их на место, а внутренним взором, словно в обратную сторону подзорной трубы, продолжал видеть некий крошечный мир: свою ратушу, дом, советников, усаживающихся за столом с зеленой обивкой, Марту, кладущую грелку в постель Тересы, доктора Постюмеса, звонящего в двери, Марию, которая идет ему открывать, вытирая руки о передник…
— Да… Нет…
Однако он все-таки ушел, потому что так велела Манола. Открывая дверь, она заметила:
— Держу пари: когда будете спускаться, англичанин приоткроет дверь.
Он любопытен, как женщина. Если бы вы только видели молодых людей, которых он принимает, да послушали их смех!..
— Что?
Терлинк не слышал ни слова из сказанного.
— Завтра приедете? Как всегда к Лине.
— Завтра — да.
— До свиданья.
Дождь перестал. Совсем рядом упрямо катились морские валы, грохот которых напоминал отдаленную канонаду во время войны.
Терлинк сел в свою машину, тронул с места, но на выезде из города остановился перед каким-то кафе: ему хотелось большую кружку пива. Потом он поехал. Опять та же дорога. Дюны, а по ту сторону их — море, прилив, судовые огни и мечущийся луч плавучего маяка.
Проезжая мимо своего дома, Йорис инстинктивно поискал глазами свет на втором этаже, который никогда там не гас с тех пор, как слегла Тереса. И как предвидел Терлинк еще в Остенде, Постюмес был там: его спина вырисовывалась на золотом фоне шторы.
Зал эшевенов был ярко освещен. Было шесть часов.
Терлинк загнал машину в гараж и неторопливо направился в ратушу. Уже в самом низу каменной лестницы он распознал шум, характерный для конца заседания: стук распахнувшейся двери, голоса и шаги советников, продолжающих разговор и задерживающихся чуть ли не на каждой ступеньке. На вопрос, который ему задавали, Кемпенар с врожденной угодливостью отвечал: