Буриданы. Алекс и Марта
Шрифт:
И когда эта мысль впервые промелькнула в его голове, он почувствовал, как покрывается холодным потом, как его сознанием овладевает один-единственный отчаянный вопрос: почему я это сделал? Почему добровольно отдал власть?!
Часть вторая
Пауль
Год 1980
Глава первая
Море (продолжение)
Залив был полон яхт, зрелище вроде бы довольно красочное, и все же Пауль почувствовал, что оно оставляет его равнодушным. Потому ли, что он вообще не любил спорт? Конечно, это не футбол, о котором он отзывался всегда одной и той же фразой: «Почему двадцать два взрослых мужика должны гнаться за одним-единственным
Пауль бросил последний беспомощный взгляд на залив. Да, снимать тут было нечего – но снимать приходилось. Он посмотрел направо, в сторону услужливо ждущего указаний ассистента – у парня сегодня день рождения…
– Хочешь попробовать?
Глаза ассистента загорелись, он был еще в возрасте, когда удовольствие приносит сам процесс, все равно, что снимаешь, главное, чтобы камера журчала.
– Только смотри, не урони, отвечаешь головой.
Парень старательно кивал, на самом деле, он был достаточно аккуратен, Пауль и раньше доверял ему камеру.
– Я отойду на полчасика, встретимся у автобуса.
Протолкавшись через толпу тренеров, судей и прочих подобных деятелей, Пауль вышел к парковке. «Латвия» стояла там, где и должна была стоять, шофер слушал по радио олимпийскую студию. Это было подобно массовому психозу – всем надо было непременно знать, на сколько метров прыгнет тень Роберта Бимона, и победит ли сборная Конго по футболу сборную Уганды – да победит, куда денется, раз уж Иди Амин съел половину своей сборной…
– Пойду прогуляюсь. Если парень вернется раньше меня, пусть подождет.
Шофер даже не кивнул, все его внимание было сосредоточено на репортаже; Пауль взял фотоаппарат, убедился, что несколько кадров еще осталось, и направился к сосновому лесу. Имей он чуть больше времени, мог бы побродить около реки, там попадались любопытные овраги, но в ЦК опаздывать не стоило. И так сегодня его наградил злобным взглядом главный редактор, поскольку он вошел в кабинет, когда собрание уже началось – по дороге на работу сделал остановку в Кадриорге, чтобы поснимать лебедей, и забыл о времени.
Сосны были посажены равномерно, между тоненькими стволами просматривалось море; некоторые предпосылки для нестереотипных кадров имелись, но только некоторые, такую, или почти такую природу снимали тысячи раз, лучше всех это сделал, как всегда, Кутар. Конечно, первобытный лес на Средиземном море предоставлял больше возможностей, однако бездарь испортил бы и ту красоту – но Кутар был не бездарем, а мастером, возможно, крупнейшим в истории кинематографа. Правда, Юсов и Рерберг тоже были хорошими операторами, и Урусевский, естественно, но Кутар все-таки затмил всех. Его планы были как полотна, он умел избегать симметрии, всегда находил любопытный ракурс. Хотя бы в том фильме, на Средиземном, где ему пришло в голову поставить Анну Карину на фон огромных хвойных деревьев и моря так, что была видна только ее макушка; один из самых оригинальных кадров в искусстве кино.
Дойдя до здания пляжного центра, Пауль надел темные очки и проверил нагрудный карман – конфеты были и даже не очень липкие. На самом деле, девушки и так были словно помешаны на съемках, они с радостью сами закормили бы Пауля шоколадом, лишь бы их взяли в модели – но сначала следовало завести разговор, и вот тут очень кстати оказывались конфеты, апробированное средство, которым Пауль пользовался десятки раз. В чем секрет, он так и не понял, может, этот маленький жест демонстрировал всего лишь то, что ты не скряга; таких девушки не жаловали, и поделом.
Ступив на платформу перед пляжным центром, он остановился, закурил и обвел деланно равнодушным взглядом простиравшиеся перед ним бледно-желтые пески. Да, Анны Карины тут видно не было, не говоря уж о Монике Витти. Нельзя сказать, что хорошо сложенных девушек не было вовсе – но настоящее женское обаяние это все-таки нечто большее. Некоторые его коллеги снимали натурщиц, как неодушевленные объекты, порой без лица – только плечи, торс или бюст; можно было и так, особенно, если поиграть со светотенью, но Пауля это не интересовало, он искал модель, которая уже издали отличалась бы от остальных; и вот тут и возникали проблемы, большинство девушек были очень уж похожи друг на друга, по крайней мере, внутренне. Вот и приходилось нередко ограничиваться натюрмортами и пейзажами – но даже самый роскошный вид с горными вершинами не может по красоте соперничать с женщиной, это понимали уже старые мастера, не Кутар даже, а еще более старые, Боттичелли, например.
Он уже собирался разочарованно уйти, когда заметил Пээтера. Приобретший некоторую известность родственник выходил из воды, ступая вперевалку, как всегда и везде – медлительный, тяжеловесный и неуклюжий. Кто мог бы подумать, что человек с такими простодушным взглядом может сочинять романы – но он сочинял, и их как будто и читали, по крайней мере, читали критики, или, если даже не читали, то хотя бы хвалили. Логичнее, кстати, что не читали – ибо, если бы читали, разве хвалили бы? Пауль, во всяком случае, ознакомившись с очередным опусом двоюродного брата, пожимал плечами – с жизнью, которая их окружала, писания Пээтера, как правило, не имели ничего общего. А зачем нужны книги, если они не говорят об окружающей жизни? Писать такие почти так же бессмысленно, как гнаться за мячом.
Особенно Пауля удивило, что однажды он Пээтера сегодня уже видел – Таллин, конечно, не Москва, но и здесь можно прожить полжизни, встречаясь с родственниками только на днях рождения, а тут – что не час, то встреча. В первый раз Пауль заметил двоюродного брата в полдень, выходя из студии, Пээтер тогда с каким-то очень глупым видом стоял перед домом писателей с большой спортивной сумкой в руках и глядел пустым взглядом вокруг. Конечно, он мог просто кого-то поджидать, он все-таки жил в том самом доме и мог договориться с кем-то о встрече там – но что-то подсказало Паулю, что у двоюродного брата неприятности. Он даже хотел подойти и спросить, в чем дело, но едва он пришел к этой мысли, как Пээтер обернулся и вошел в книжный магазин, и туда Пауль уже идти не стал, импульс угас, да и времени не было.
Сейчас Пээтер вытащил из полиэтиленового мешка полотенце и стал вытираться; это он тоже проделывал медленно да еще с удовольствием – в отличие от Пауля, который стеснялся своего хилого тела и вообще ненавидел все физическое. Их отделяло метров двадцать, слишком большое расстояние, чтобы окликнуть; правда, можно было спуститься с платформы и подойти ближе, но тогда пришлось бы снять сандалии. Пауль, хоть и не был Лоодером, как Пээтер, но лишних телодвижений избегал и он – да и обрадуется ли вообще Пээтер, увидев его? Внутренний голос подсказывал, что вряд ли – двоюродный брат попал под влияние жены, а та относилась к Паулю, мягко говоря, осторожно. С первой женой Пээтера, с Майре, Пауль ладил неплохо, та была веселая веснушчатая деревенская девушка, небольшого роста, похожая на гриб, с круглым вечно улыбающимся лицом; почему Пээтер с ней развелся, Пауль не знал, ему, в любом случае, Майре было жалко – ладно, она не из такой интеллигентной семьи, как Пээтер, и что с того? Разве мало простых женщин, которые умеют быть верными женами – может, только простые и умеют. Но Пээтеру нужна была спутница поинтеллектуальнее, и он попал в лапы Маргот. Маргот была совсем другой породы, вежливая, но замкнутая. Что она, улыбаясь тебе, о тебе думала, понять было невозможно, но явно ничего хорошего, почему иначе Пээтер стал его, Пауля, сторониться? Может, причиной был папа Густав? Может, но идти выяснять – глупо.