Бурная весна (Преображение России - 10)
Шрифт:
– А март уже прошел...
– перебил его капитан.
– Отсюда следует, что был бы теперь под рукой у адвоката Распутин, а наплевать ему в косматую рожу он уже имел право, - закончил Ливенцев.
– Зато Россия-то ведь не имеет права на сепаратный мир, - как же может она его заключить?
– не совсем смело, однако с затаенной надеждой на желательный ответ спросил его Обидин, и Ливенцев оправдал его надежду.
– Э-э, - сказал он, - "не имеет права"!.. Право мы носим на концах наших штыков... за неимением у нас более выразительных средств войны. Дело не в том совсем, имеем или не имеем мы право заключать мир, а выгодно ли это для нас, или не выгодно. Мы можем заключить мир, даже, пожалуй, получить и какую-нибудь прирезку территории по этому миру, но зато мы развяжем руки Вильгельму, и он всеми своими силами обрушится на Запад и его раздавит... А когда он сделает это, то что ему помешает, несмотря на мир с нами, послать против нас, демобилизованных, все армии свои с Запада? Это и будет divide et impera!
– разделяй и властвуй.
– Так что, по-вашему, выходит - выбора у нас нет, продолжать эту бойню мы должны?
– с тоскою в голосе спросил Обидин.
– Да, выбора нет, должны, - его же словами, но твердо ответил Ливенцев.
– Тогда что же... тогда... не о чем и говорить больше... Остается одно - помирать, - пробормотал Обидин.
Ливенцеву, видимо, стало жаль его. Он положил руки ему на плечо и сказал, улыбаясь:
– Помереть мы с вами всегда успеем, но сначала надо попробовать кое-что путное сделать.
– А что же именно "путное"?
– Да, в самом деле, что вы называете "путным"?
– почти одновременно спросил и капитан.
– Ну, уж, разумеется, не сдачу в плен, - уклончиво ответил Ливенцев.
Между тем в это время санитарный поезд, после свистков, дерганья и лязга, отодвинули куда-то дальше в тупик, и на его место мягко подкатил, попыхивая локомотивом, щегольской, совсем небольшой поезд, всего в три вагона.
– Это что же такое за поезд?
– спросил теперь уже Ливенцев капитана.
А тот вместо ответа кивнул в сторону парадных дверей вокзала, откуда поспешно выходили один за другим два генерала, оказавшиеся тут и направлявшиеся к поезду. Заметны также стали теперь и жандармы, а толпа как-то вдруг поредела.
Инженерный поручик вместе со штабс-ротмистром кавказцем подошли откуда-то к группе Ливенцева, и первый из них сказал:
– Главнокомандующий Юго-западного фронта Брусилов катит экстренным поездом.
А второй добавил:
– По всей вероятности, едет в ставку, представляться царю.
– Неужели не выйдет промяться?
– спросил Ливенцев.
– Посмотреть хотя бы издали на вершителя наших ближайших судеб.
– Вы разве его никогда не видели?
– удивился артиллерист.
– Не приходилось.
– Генерал как генерал... Точнее, как старый генерал, - ведь он уже далеко не молод.
– Фигура не строевая, - с сильным ударением на "не" сказал кавказец. Я его тоже несколько раз видел. А на лошади держится хорошо.
– Еще бы плохо! Кавалерист, бывший берейтор, - несколько презрительно заметил поручик.
– А роль кавалерии в этой войне оказалась скромной.
Кавказец не возражал против этого, тем более что его внимание, как и всех прочих, привлекли генералы, тяжело взбиравшиеся в элегантный синий салон-вагон.
Шторы окошек этого вагона были полуприкрыты. Около вагона стали два жандармских офицера. Наконец, жандармский поручик в белых перчатках подошел к ним, пятерым, устремившим любопытные взоры на таинственный вагон Брусилова, и очень вежливо, однако твердо, попросил их не стоять на месте, а прогуляться в ту или иную сторону, куда им нужнее. Кстати он спросил, каким поездом и куда они едут. И, когда ему за всех ответил капитан, он даже встревожился:
– Так что же вы, господа! Вам тогда надо идти садиться в свой поезд: он двинется, как только этот поезд пройдет.
– А этот поезд куда идет, - в ставку?
– спросил Ливенцев.
– Быть может, - неопределенно ответил жандарм, делая при этом рукой жест в ту сторону, где стоял на путях их поезд.
– А ставка теперь где? В Могилеве?
– двинувшись первым, спросил было Ливенцев, но жандарм отозвался на это уже совсем неприязненно и сухо:
– Не могу знать.
Ставка была в Могилеве, и это было известно всем на фронте, всем в тылу, всем в Германии, всем в Австро-Венгрии, и, тем не менее, вслух об этом говорить не полагалось.
Когда Ливенцев подходил уже к своему вагону, он посмотрел все-таки в сторону таинственного, так тщательно охраняемого небольшого состава и увидел то, чего не удалось ему увидеть с перрона: генерал Брусилов действительно, как и предполагал он, вышел промяться.
Ливенцев узнал его по тем портретам, какие помещались в газетах и еженедельниках. Какой-то длинный, лодочкой вытянутый вперед козырек фуражки, а под ним овальное лицо с небольшими седоватыми, однако не совсем еще белыми усами.
Ничего показного, того, что называется бравым и так дорого сердцам всех любителей парадов, не было ни в лице, насколько его можно было разглядеть издали, ни в фигуре главнокомандующего Юго-западным фронтом. Средний рост, несильные, обвисшие стариковские плечи, заметная сутуловатость, - вот и все, что метнулось в глаза Ливенцева, пока генералы, вышедшие вместе с Брусиловым из вагона и явившиеся к нему с рапортами отсюда, со станции, не заслонили его.
Видно было, что он говорил что-то, но, должно быть, очень тихо, так как все около него тянулись к нему, чтобы расслышать.
Беседа на свежем воздухе продолжалась, впрочем, недолго. Брусилов, очевидно, спешил, а путь для следования его поезда был свободен. Ливенцев с любопытством наблюдал, как он будет подниматься по ступенькам вагонной лестницы, - не будут ли ему помогать при этом, - но поднялся он бодро, не коснувшись ничего руками, и эта маленькая подробность расположила Ливенцева в пользу Брусилова больше, чем если бы он прочитал о нем большую хвалебную статью.
– Когда я только что в начале войны, - сказал он, сидя уже в своем купе, - приехал в ополченскую дружину, куда был назначен, мне предлагали там адъютантство, но я отказался, - предпочел строевую службу. Однако, если бы теперь мне предложили стать не то чтобы адъютантом, конечно, а ординарцем или вообще каким-нибудь винтиком в штабе главнокомандующего Юго-западного фронта, я бы согласился.