Шрифт:
Глава первая
Пронзительный женский визг разорвал тишину небольшого домика молодых супругов Петровских на окраине города, прокатился по двум его комнатам, отталкиваясь от стен и взвихриваясь в маленький звуковой смерч. И вернулся на кухню, втянувшись, как в воронку, в издавший его рот.
От неожиданности глава семьи, который как раз в этот момент чинил сломавшуюся дужку очков от солнца, модных
Глава семьи с простым русским именем Александр — жена звала его Санькой — выругался еще круче и поспешил на кухню. Стиснув зубы, он гнал перед собой тапку, но никак не мог попасть в нее ногой, потому вынужден был ступать на холодный пол босой ногой.
— Ну что опять?! — Он прошипел свой вопрос свистящим шепотом, что получилось вовсе не зловеще, как ему хотелось, а не по-мужски истерично и даже скандально.
— Вот!
Его жена Виктория вытянула вперед правую ногу, не переставая поскуливать, словно побитый щенок. На кончике домашней тапки, зажав ее, а заодно и большой палец ноги, болталась захлопнувшаяся мышеловка.
«Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» — Александр происходил из интеллигентной семьи, был хорошо образован, потому частенько вспоминал стихи классиков и афоризмы знаменитых людей.
— Ну и чего ты орала?
— Больно же!
Александр сплюнул, но аккуратно и в сторону. Неудобно, кухня все же, снял с ноги Виктории мышеловку.
— Ты говорила на прошлой неделе, что видела мышь?
— Говорила.
— И при этом визжала еще громче.
— Тебя же не было дома!
— Ничего, я себе это отчетливо представляю. Я поставил мышеловку. В самом дальнем углу. За отопительным котлом. Чего ты туда полезла?
Последнюю фразу он произнес раздельно, почти по слогам, таким образом сдерживая выплескивающееся через край раздражение.
— Я уронила за котел разливательную ложку.
— А почему доставала не рукой?
— Сань, но там же узко. Это надо было перегнуться, залезть между котлом и трубой…
— И ты решила выпихнуть ее ногой.
— Ну!
— И выпихнула?
— Так мышеловка же.
Вика смотрела на мужа испуганными глазами и не могла понять, чего он так злится. Ведь это она пострадала, не он. Вон как ноет у нее палец! И потом, ничего не сломалось, ничего не разбилось. Подумаешь, ему-то всего и придется, что повторно зарядить мышеловку…
Раньше, когда с ней случались какие-нибудь неприятности, Санька ее жалел. Баюкал как маленькую и даже сюсюкал. Например, прежде он сказал бы так:
— Что же это с моей малышкой случилось? Ах ты гадкая мышеловка! Поймала совсем не того, кого должна была ловить…
А сегодня он как с цепи сорвался. Вон, даже глаза побелели от бешенства и губы вытянулись в неприятную узкую линию.
— Из-за тебя я уже заикаться начал! Ты вывела бы из себя ангела! Надо же в конце концов что-то делать! По-моему, тебе следует обратиться к врачу!
Он именно так и восклицал в конце каждой фразы, будто словами бил Вику по лицу. Но лучше бы бил, потому что слова его ранили ее куда больше, и она съеживалась, скукоживалась и превращалась, как под воздействием заклинания, в испуганное, затурканное жизнью существо.
И в ответ она даже не оправдывалась, а жалобно повизгивала, чем тоже раздражала Саньку. Да и как она могла его не раздражать?! Такая неловкая, жалкая.
— Я же не нарочно, — прошептала Вика. Ей хотелось плакать, но она знала, что разозлит мужа еще больше.
Однако он не заметил ни ее усилий, ни преданного, любящего взгляда — продолжал разжигать в себе злость к ней, к Вике, и, надо сказать, ему это неплохо удавалось.
— Я не знаю, где проснусь наутро, — сквозь зубы процедил он, — на полу, среди головешек или вообще на том свете!
Вику его слова рассмешили, но и смеяться сейчас ей было нельзя. Потому она пошевелила губами, словно зажевала смех внутрь: проснуться на том свете, надо же такое придумать!
— Сань, а чего на полу-то?
— Кровать под тобой рухнет.
— Но она же новая. На металлокаркасе. Ты сам говорил, сто лет простоит.
— Ну и что же. Под кем другим, может, и простояла бы, а под тобой рухнет! — Он уже почти кричал. — С тобой опасно жить рядом. Ты — тайфун Виктория, цунами, тридцать три несчастья!
— Санька!
Вика потянулась к нему дрожащими руками и смахнула со стола чашку с нарисованным на ней персиком, ту, из которой ее муж любил пить чай. Чашка упала на пол и разбилась вдребезги.
— Ничего, это к счастью, — попыталась успокоить его Вика, но тщетно.
В какой-то момент ей даже показалось, что Санька как раз ждал такого вот повода, последней капли в чаше терпения, после чего… Почему в трудные минуты жизни ее всегда тянет на красивости? Скажи проще: он тебя разлюбил, вот и придирается.
— Все, ты меня достала! Я ухожу!
Он рванулся к двери, но так, словно какие-то путы его не пускали. И спружинили от рывка, удерживая его на месте.
Вика почему-то старалась не думать о самом плохом: в каком смысле уходит? К маме? К какому-нибудь другу? Выйдет из дома, хлопнув дверью, походит, позлится, а когда успокоится, вернется… Чего она гадает, можно же спросить.
— А куда ты уходишь?
— К черту на рога! — заорал он. — В преисподнюю, на край света! Только чтоб подальше от тебя!