Бурные страсти тихой Виктории

Кондрашова Лариса

Он напоминал теперь того Зайца из русской сказки, в лубяную избушку к которому попросилась погреться Лиса. То есть сначала она попросила погреть всего одну лапу, а потом не только угнездилась в его жилище, но и самого хозяина выгнала вон.

Или — что там было на этот случай у Викиного любимца?

Конец простой — хоть не обычный, но досадный: Какой-то грек нашел Кассандрину обитель, — И начал пользоваться ей не как Кассандрой, А

как простой и ненасытный победитель.

Санька вспомнил стихи Высоцкого и хмуро посмеялся. Это что ж получается? Лизавета его поимела? Как ни грубо это звучит, но именно так. А он, как последний придурок, позволял ей все это с собой проделывать будто под гипнозом. Как телок безмозглый. На поводу.

По большому счету Лизавета ему не очень нравилась. Внешне она была хуже его Виктории, да и характер у нее был не сахар. Знать бы, что так все случится…

Началось падение Саньки с того, что в обеденный перерыв Лизавета стала присаживаться возле него и угощать тем, что приносила с собой из дома.

Прежде он обходился бутербродом с горячей сосиской и кофе, которые покупал в павильончике здесь же, на территории базы. Это его вполне устраивало, но Лизавета хорошо готовила, и Санька потихоньку приохотился к ее кулинарным изыскам.

Вкусная пища, съеденная совместно, располагает к откровенности. И слово за слово, Санька стал рассказывать сотрапезнице о своей жизни с Викой и о том, какая у него жена рассеянная и невезучая. Нет, он вовсе не жаловался, а как бы посмеивался над женой. Вполне, впрочем, беззлобно.

Вот — от озарения он даже остановился — вот с чего началось его падение! Так это и бывает с людьми, про которых говорят: ради красного словца не пожалеет и отца. Ему было приятно восхищение, с которым Лизавета на него смотрела. Это их как бы объединяло. Санька сам себя любит, и эта молодая женщина — его.

Вначале Лизавета только ахала и сочувственно кивала: бедная, ох бедная! Но потом тон ее соболезнований потихоньку сместился: уже бедный был Санька, а вовсе не его непутевая жена.

Однажды он разозлился на Вику всерьез: она сожгла утюгом его любимую рубашку. Поставила терморегулятор на «хлопок», да так и забыла перевести на меньшую температуру. А в рубашке было тридцать процентов синтетики. И горячий утюг «свез» целый кусок рубашки на самом видном месте.

Словом, он пришел на работу не в настроении, и тут к нему подкатила Лизавета:

— Хочешь, угадаю, почему ты такой расстроенный? Твоя психичка опять что-то учудила.

Раньше она не осмеливалась вот так напрямую говорить плохо о его жене, но в тот день поняла: сегодня можно. И Санька ее не одернул.

— Почему ты не разведешься и не женишься на нормальной женщине? — Лизавета долбила его теперь чуть ли не ежедневно, очевидно, считая, что капля и камень точит. — Детей-то у вас нет… Кстати, и хорошо, что нет, а то представь, родит тебе такая женушка какого-нибудь дебила. Тебе это надо?

Слова Лизаветы задели его за живое, но к тому времени Санька уже побывал у нее дома — по просьбе Лизаветы подвез ее и, конечно, получил приглашение на кофе, — познакомился с ее маленькой дочерью.

Он не мог не заметить, как у Лизаветы все чисто и ладно устроено, и слова, которые она ему в уши упорно вкладывала, наконец стали давать ростки.

А потом случилось то, к чему Лизавета его упорно подталкивала. Причем не где-нибудь, а на складе ящичной тары. Она его туда заманила под каким-то смешным предлогом…

В любое другое время Санька сообразил бы, что к чему, а тут его голова была занята серьезной недостачей, с которой не мог разобраться заведующий складом, а директор базы приказал, чтобы старший менеджер Петровский в этом помог…

Он и разобрался, и обрадованный завскладом побежал докладывать шефу, что все в порядке, и при этом пообещал Саньке куб вагонки — тот собирался построить в огороде небольшую баньку, как они мечтали с Викой, — на предбанник дерева как раз ему и не хватало.

Словом, так все сошлось, что голова Саньки была занята всеми этими событиями и он ничего особенного в предложении Лизаветы не усмотрел, а она его затащила в междурядье, и прижалась к нему, и начала целовать, а Санька почему-то не смог ее оттолкнуть…

После этого он начал почти каждый день бывать в квартире Лизаветы, приходить домой все позже, и от того, что Вика верила его неуклюжему вранью, стал ее за это как бы отодвигать от себя. А потом и откровенно выталкивать из своей жизни. Кому же понравится постоянно чувствовать себя виноватым?!

Подумать только, он едва ли не стал презирать свою жену за веру в него, в его порядочность!

Вообще до сегодняшнего он как бы не принадлежал самому себе. И даже уверенность в необходимости развода с Викой казалась ему чуть ли не выстраданной им самим. Оказывается, его таки сумела убедить в этом Лизавета.

— Ты не беспокойся, все у нас будет хорошо, — как раз накануне убеждала она. — А то, что ты чувствуешь себя неуютно, тоже понятно. Это от неудобства — сидишь ведь на двух стульях. Пора уже что-то решать…

Она просто не могла его не подкалывать, потому что тщетно силилась его понять. В самом деле, ну чего он тянет? Ведь это так явно: где ему будет хорошо, любой поймет. Трусит он, что ли? И дома у нее побывал и видел, какая хозяйка ждет его в своей уютной квартирке. Наверное, привычка — вторая натура. Тот, кто живет в психдоме, может привыкнуть и к его обитателям. Вот он и привык к своей ненормальной. Боится, что без него пропадет. Такой совестливый. Она могла бы его не торопить, но ее задевала нерешительность Александра. Другой бы счастлив был, ведь такая необыкновенная женщина обратила на него внимание.

Как раз сегодня Санька пообещал Лизавете, что наконец переберется к ней насовсем. И возможно, это бы случилось, если бы не заявление Вики о том, что и она последует его примеру.

Александр Петровский целый день ходил под впечатлением нарисованной его же воображением картины: Виктория в объятиях другого мужчины! Получалось, что это ему далеко не безразлично. У него словно открылись глаза, и он наконец смог по-другому посмотреть на свой предполагаемый уход из семьи, которую совсем недавно считал счастливой.