Буря мечей

Мартин Джордж Р.Р.

Плакальщик еще более пристально посмотрел на Джона своими красными слезящимися глазами.

— Вон как? Да, он волчьей породы, я вижу. Ведите его к Мансу — может, тот его и оставит. — Он развернул коня и поскакал прочь, а его люди устремились за ним.

Тяжелый сырой ветер сопровождал их, пока они ехали гуськом через речной лагерь. Призрак бежал рядом с Джоном, но собаки, всполошенные его запахом, напирали со всех сторон, рыча и лая. Ленал прикрикнул на них, но это не помогло.

— Твой зверь им не шибко полюбился, — сказал Рик Джону.

— Они собаки, а он волк, — ответил Джон. — Они знают, что он не их породы. — (А я — не вашей.) Но он должен помнить о долге, который возложил на него Куорен Полурукий,

когда они сидели у своего последнего костра: сыграть роль предателя и разузнать, что нужно было одичалым на голых холодных высотах Клыков Мороза. «Там таится некая сила», — сказал Куорен Старому Медведю. Он погиб, так и не узнав, в чем она заключается и нашел ли что-нибудь Манс-Разбойник после своих раскопок в горах.

Вдоль реки, между телегами и санями, горели костры. Одни одичалые поставили палатки из шкур и замши, другие на скорую руку сооружали шалаши или спали под своими повозками. Один человек обжигал на костре длинные деревянные копья и складывал их в кучу. Двое молодых бородатых парней в вареной коже бились на шестах, перескакивая через огонь и ухая при каждом ударе. Около дюжины женщин, сидя кружком, оперяли стрелы.

Стрелы для моих братьев, подумал Джон. Для людей моего отца, для жителей Винтерфелла, Темнолесья и Последнего Очага. Стрелы для Севера.

Однако не все, что он видел, напоминало о войне. Женщины плясали у костров, плакал грудной младенец, перед конем Джона бежал весь закутанный в меха запыхавшийся мальчуган. Овцы и козы бродили без привязи, волы рыли копытами речной берег, отыскивая траву. От одного костра пахло жареной бараниной, над другим на деревянном вертеле поворачивали свиную тушу.

На открытом месте, окруженном высокими гвардейскими соснами, Гремучая Рубашка спешился.

— Станем тут, — сказал он Леналу, Рагвил и остальным. — Покормите сперва лошадей, потом собак, потом сами поешьте. Игритт, Длинное Копье, ведите ворону к Мансу, пусть сам поглядит. Брюхо мы этой птице всегда успеем вспороть, если что не так.

Оставшуюся часть пути они проделали пешком, идя мимо новых костров и палаток. Призрак бежал за ними по пятам. Джон никогда еще не видел столько одичалых и не думал, чтобы кто-то другой видел. Их лагерю просто конца нет — но это скорее сто лагерей, чем один, и каждый из них уязвимее другого. Одичалые растянулись на много лиг, а настоящей обороны у них нет — ни ям, ни кольев, только маленькие дозорные отряды разъезжают вокруг колонны. Каждый клан или деревня останавливаются, где хотят, как только увидят, что другие тоже остановились, или просто найдут подходящее место. Одно слово, вольный народ. Если бы братья Джона застали бы их вот так, на ночлеге, многие бы поплатились за эту волю собственной жизнью. Одичалых много, но Ночной Дозор силен дисциплиной, а в бою дисциплина побивает численность в девяти случаях из десяти, как говорил Джону отец.

Королевский шатер он узнал сразу — тот был втрое больше всех остальных, и оттуда слышалась музыка. Как и многие другие палатки, шатер был составлен из сшитых мехом наружу шкур, но у Манса это были шкуры белых медведей. Верхушку венчала пара огромных рогов гигантского лося, одного из тех, что во времена Первых Людей свободно разгуливали по Семи Королевствам.

Здесь по крайней мере имелась охрана — двое часовых стояли у входа в шатер, опершись на длинные копья, с круглыми кожаными щитами, пристегнутыми к рукам. Увидев Призрака, один из них взял копье наперевес и сказал:

— Зверь пусть остается снаружи.

— Жди меня здесь, Призрак, — приказал Джон, и волк сел.

— Постереги его, Длинное Копье. — Гремучая Рубашка откинул входное полотнище и сделал знак Джону и Игритт пройти внутрь.

В шатре было жарко и дымно. Во всех четырех углах стояли ведра с горящим торфом, дававшие тусклый красный свет. Пол тоже устилали шкуры. Джон чувствовал себя бесконечно одиноким, стоя здесь в своей черной одежде и ожидая милости от перебежчика, именующего себя Королем за Стеной. Когда его глаза привыкли к дымному красному сумраку, он разглядел шестерых человек, ни один из которых не обращал на него никакого внимания. Темноволосый молодой человек и красивая белокурая женщина распивали вместе рог с медом. Другая женщина, беременная, поджаривала на жаровне кур. Мужчина с проседью в волосах, в потрепанном черном с красным плаще, сидел на подушке, играл на лютне и пел:

У дорнийца жена хороша и нежна, Поцелуй ее сладок, как мед, Но дорнийский клинок и остер, и жесток, И без промаха сталь его бьет.

Джон знал эту песню, но странно было слышать ее здесь, в убогом шатре из шкур, за Стеной, за десять тысяч лиг от красных гор и теплых ветров Дорна.

Гремучая Рубашка, ожидая конца песни, снял свой желтый костяной шлем. Под своими доспехами из костей и кож он был совсем невелик, и лицо под великанским черепом было самое обыкновенное — худое и желтое, с маленьким подбородком и жидкими усиками. Глаза сидели близко, одна бровь наискось перечеркивала лоб, темные волосы над торчащей костной шишкой начинали редеть.

Голос милой дорнийки звенит, как ручей, В благовонной купальне ее, Но клинок ее мужа целует больней, И смертельно его острие.

У жаровни сидел на табурете высокий, но необычайно мощный человек и ел с вертела жареную курицу. Жир стекал по его подбородку на белоснежную бороду, но лицо выражало блаженство. На его ручищах красовались толстые золотые браслеты, покрытые рунами, грудь обтягивала тяжелая черная кольчуга, не иначе как снятая с убитого разведчика. В нескольких футах от него стоял, хмуро рассматривая карту, более высокий и худощавый человек в кожаной рубахе с нашитой на нее бронзовой чешуей. За спиной у него в кожаных ножнах висел большой двуручный меч. Он был прям, как копье, весь из жил и мускулов, чисто выбрит, лыс, с сильным носом и глубоко посаженными серыми глазами. Он мог бы сойти за красивого мужчину, будь у него уши, но они отсутствовали — то ли отмороженные, то ли отсеченные вражеским ножом. Из-за этого его голова казалась узкой и остроконечной.

И белобородый, и лысый были воинами — Джон понял это с одного взгляда. И куда более опасными, чем Гремучая Рубашка. Который же из них Манс?

Он лежал на земле в наползающей мгле, Умирая от ран роковых, И промолвил он вдруг для стоящих вокруг В тихой горести братьев своих: — Братья, вышел мой срок, мой конец недалек, Не дожить мне до нового дня, Но хочу я сказать: мне не жаль умирать, Коль дорнийка любила меня.

Когда последние строки «Дорнийской жены» отзвучали, лысый поднял глаза от карты и окинул сердитым взглядом Гремучую Рубашку и Игритт с Джоном посередине.

— Это что такое? Ворона?

— Черный бастард, который выпустил кишки Ореллу, — сказал Гремучая Рубашка. — Он еще и оборотень вдобавок.

— Надо было их всех убить.

— Он перешел к нам, — объяснила Игритт. — И убил Куорена Полурукого собственной рукой.

— Этот парнишка? — Новость явно разгневала безухого. — Полурукого следовало оставить мне. Как тебя звать, ворона?