Буря в раю
Шрифт:
– Он ее изнасиловал. Прямо в своем кабинете. Повалил на пол и… – Голос ее прервался от сдавленного рыдания.
Джек инстинктивно потянулся к ней, но Эйприл резко отстранилась. Глаза ее сверкали, словно два стальных клинка.
– Я уговаривала ее не оставлять этого негодяя безнаказанным. Рассказала, как он много лет не давал мне покоя, убеждала, что вместе мы сможем добиться справедливости. Но она ответила, что не хочет позорить свою семью, и после этого она уж точно останется безработной.
– А ты?
Эйприл как
– Я рассказала обо всем отцу. Конечно, это нужно было сделать гораздо раньше, но я полагала, что справлюсь сама. Понимаешь, ведь этот человек был старинным другом папы! Кроме того, мне было стыдно говорить о таких вещах, как будто здесь была и моя вина.
Джек пробурчал себе под нос что-то нелестное по адресу этой теории. Эйприл подняла глаза и впервые за последние несколько минут по-настоящему взглянула на него.
– Понимаешь, мой отец – человек старой закалки. Конечно, он уважает женщин – пока они держатся на заднем плане и не лезут не в свои дела. Мама придерживалась такого же мнения. Она умерла, когда я была еще маленькой, и папа постоянно приводил мне ее в пример. Неудивительно, что мы часто спорили. – Эйприл слабо улыбнулась, но улыбка тут же стерлась с ее лица. – Так что дома я старалась помалкивать. Но после того, что случилось с Френни, я не могла молчать. Мне казалось, что в этом есть доля и моей вины.
– И что же твой отец?
– Он… он… – Эйприл отвернулась, смаргивая непрошеные слезы. Нет, она не заплачет. По крайней мере, не сейчас. – Он не поверил. Сказал, что я испорченная девчонка, что Алан любит меня как дочь, а я воображаю себе какие-то гнусности. Что во всем виноват колледж – это там мне забили голову всякой ерундой. Что хорошие, воспитанные девушки никогда не говорят ничего подобного.
– Ты рассказала ему о Френни?
Джек тяжело дышал; сердце билось как сумасшедшее. Попадись ему сейчас отец Эйприл – Джек, кажется, разорвал бы его в клочки! Он и сам не заметил, как из внимательного, но беспристрастного слушателя превратился в разъяренного мстителя.
– Нет. У меня не было такой возможности, – добавила она в ответ на немой вопрос Джека. – Отец больше не хотел меня слушать. Но я не могла оставить все как есть. Не могла жить так, словно ничего не случилось.
– И ты подала в суд? Одна, без всякой поддержки?
Эйприл по-прежнему сидела, гордо расправив плечи, но глаза ее потухли, налились холодным, безнадежным отчаянием.
– Да, это я и сделала.
– Не говори больше ничего!
Эйприл изумленно расширила глаза, пораженная этой внезапной и страстной мольбой. В следующий миг ее удивление сменилось гневом; она хотела вскочить, но Джек крепко сжал ее руку.
– Нет, Эйприл!.. И ты могла подумать, что мне стыдно слушать дальше?
Левой рукой он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе. Глаза Эйприл пылали гневом – и отлично, он тоже был вне себя.
– Мне случалось слышать и не такое. У меня на глазах совершались такие трагедии, которых ты и вообразить не можешь! Знаешь, меня не так-то легко испугать!
В глазах Эйприл мелькнул страх. Джек поспешно выпустил ее подбородок и прижал ее к себе – так крепко, как только мог. Никогда еще – даже прошлой ночью – они не были так близки друг к другу.
Эйприл не противилась его жарким объятиям; напротив, сама прильнула к нему, словно спасая свою жизнь.
– Солнышко, я ведь журналист, – нежно прошептал Джек.
Эйприл невольно напряглась. Это не удивило и не обидело Джека; он понимал, почему Эйприл испытывает предубеждение против журналистов, и не мог ее осуждать. Подождав, пока она расслабится, он тихо продолжал:
– Я журналист и знаю, как решались подобные дела десять лет назад. Тебя и твою семью облили грязью; адвокаты копались в твоих студенческих и школьных годах, а писаки из бульварных листков задавали тебе скабрезные вопросы. А от дорогого папочки, я думаю, помощи было мало.
«Черт бы его побрал, – думал Джек, – этот ублюдок предал дочь именно тогда, когда она больше всего нуждалась в защите!»
– Ему было не до меня, – горько ответила Эйприл, – он спасал свою репутацию.
– Бедная моя!.. И тогда ты бросилась к дедушке в Мексику, чтобы успокоиться и залечить раны… – Он откинулся назад, по-прежнему обнимая Эйприл за плечи, и взглянул ей в лицо. – Боже, ты необыкновенная женщина! Ты вынесла все это и не сломалась, более того – сумела встать на ноги и добиться успеха!
Эйприл молчала; глаза ее наполнились слезами.
– Будь он проклят! Будь прокляты они оба! – Джек крепко, до боли сжал ее плечи. – Чем мне помочь тебе, Эйприл? Ты знаешь, то, что я чувствую к тебе…
– Не надо!
Джек ошарашено замолк.
– Чего не надо?
– Подожди. История еще не кончена.
– Эйприл, стоит ли вспоминать этот суд. Я и так готов убить себя за то, что заставил тебя пережить все это снова!
Эйприл медленно покачала головой. На лице ее застыла маска боли и отчаяния.
– Нет, я не об этом. Ты должен знать… этот человек… это был Алан Маркхем.
– Кто такой Ала… Ах, черт! Тебя домогался сенатор Алан Маркхем? – Джек вскочил с дивана, не в силах усидеть на месте.
– Да. Только он уже не сенатор. Он метит в президенты. – Эйприл встала и подошла к окну. – А мой отец ведет его предвыборную кампанию.
Джек потер лоб. Теперь разрозненные куски головоломки наконец-то сложились для него в целостную и понятную картину.
– Если эта история всплывет на свет божий, Маркхему придется худо! Подожди-ка: твой отец не помогал ему деньгами во время процесса?