Буря
Шрифт:
— Гетманская воля будет исполнена, — обрадовалось рыцарство этому распоряжению.
— Отчизна! — вскрикнул, не помня себя, возмущенным голосом Калиновский. — Ты поплатишься за то, что вверила свои силы такому вождю! Мой меч не служит позору… разделяйте вы его с ним!
И он, разломив свой палаш, бросил его к ногам гетмана.
— Арестовать! — зашипел, запенился тот и залился удушливым кашлем; но никто не двинулся с места, а Калиновский, сложивши на груди руки, гордо стоял.
Между тем вбежал в палатку джура и доложил, что схватили в плен одного козака.
— На кол! — крикнул Потоцкий, но потом остановился. — Стой! Пойдемте допросим, панове!
Все за
У входа стоял пехотинец и держал на аркане связанного по рукам и ногам козака. Пленник, не лишенный, по–видимому, силы и красоты сложения, представлял теперь из себя жалкий вид: он дрожал как осиновый лист, корчился, гнулся и бросал вокруг перепуганные, умоляющие взоры.
— Где пойман? — спросил Потоцкий.
— За окопами, ясновельможный гетман, — указал рукой вдаль шеренговой, — пробирался лайдак к нам пошпионить, то ползком, то скачком, а то и просто ходою, — такая дерзкая шельма, — прямо под носом у нас! Ну, я с товарищем через ров — да за ним. А он, пес, наутек! Догнал я его — да арканом за шиворот.
— Спасибо! — бросил Потоцкий шеренговому червонец. — Подать дыбу!
Слуги сейчас же принесли и водрузили походную дыбу, состоящую из связанных трех жердей с утвержденным наверху блоком.
— Кто ты? — толкнул ногою пленника гетман.
— Селянин… хлоп, ясновельможный пане, — плаксивым, перерывистым голосом простонал пленник.
— Как зовут?
— Галаган {120} .
— А куда же ты шел? Зачем шел, пся крев, быдло, гадюка? Зачем и куда, шельма, а? — тыкал гетман его в лицо и в зубы ножнами. — Вздернуть бестию.
120
По свидетельству одного из шляхтичей, участника событий, 15 мая им удалось захватить в плен нескольких татар и казака-переводчика. На допросе под пытками он рассказал, что казаков 47 тыс. и в тот день прибыло еще 15 тыс., что хан с татарами стоит в поле, и у него еще больше войска. В другом источнике рассказывается о том, что Б. Хмельницкий подослал казака Галагана, который своими сведениями содействовал решению Н. Потоцкого отступить, вопреки мнению Калиновского, который советовал начать бой. Б. Хмельницкому нужно было выманить вражеское войско из укрепленного лагеря: штурм его принес бы много жертв. В других документах рассказывается, что после решения отступить на Богуслав и Паволоч проводником шляхетского войска вызвался быть казак Самуил Зарудный; он сообщил Б. Хмельницкому, какой дорогой будет вести поляков. Это дало возможность казакам заранее устроить засаду и подготовить разгром противника.
К связанным на спине рукам пленника привязали веревку, продетую через блок, и начали его поднимать; нужно было иметь железные мускулы и употребить нечеловеческое усилие, чтобы удержать на них всю тяжесть тела и не дать вывернуть рук из ключиц.
Козак побагровел, выпучились жилы у него, как ремни, на висках и на шее, налились кровью глаза, выпятилась страшно грудь; но он держался на мускулах.
— Здоровая собака, таких и не видывали, — заметили палачи.
— А вот мы этого селянина поджарим… — прошипел гетман. — Гей, уголья! Смолы! Так ты, шельма, селянин? — Селянин, — ответил задавленным голосом подвешенный; видно было по тяжелому, свистящему дыханию, что такое напряжение не могло долго тянуться.
Принесли две высоких жаровни и пододвинули их к бокам козака. Сорочка задымилась на нем с двух сторон, сквозь прорехи выглянули страшные
— Спустите! — сверкнул пытаемый страшным взглядом. — Все расскажу!
Когда его спустили и поставили, он снова съежился и упал к ногам гетмана.
— Прости, ясновельможный пан, я солгал, — заговорил он торопливо, — я не селянин… я шеренговый из войска Хмельницкого… Теперь бежал от него, пробирался в Корсунь… там мой род… семья… я из немецкой пехоты, что при Барабаше… меня захватили насильно… я вот и хотел бежать… боялся признаться.
— А, шельма! Так ты еще и изменник? Приготовить кол!
Услышав это, несчастный словно обезумел от ужаса; он начал ползать у ног и молить о пощаде, произнося бессвязные речи.
— Сжальтесь, на бога, на матку свенту! Я унит… Меня насильно… Всю жизнь… всякую услугу! Мне известны здесь все шляхи, все тропинки… Пошлите куда, хоть ночью… по болотам… на десять, на двадцать миль кругом… Всякий кустик знаю.
При последних словах гетман поднял глаза: его озарила какая–то мысль.
— Так ты здесь все пути хорошо знаешь?
— Знаю, знаю все! Крестом святым клянусь! — забил он себя кулаком в грудь.
— Какое местечко в ту сторону найближе?
— Грохово {121} .
— Как далеко?
— Мили две… оно на Роси… окружено скалами… речка огибает его почти кругом.
— Ясновельможный гетмане, — отвел его тихо Сенявский, — вот бы куда… можно отсидеться… послать за помощью.
— Я об этом и думаю, пане, — кивнул головою Потоцкий.
— Это господь нам посылает спасение.
— Д-да… придется пса пощадить.
121
Грохово — урочище Гороховая долина (другое название — Крутая Балка) в 10 км от Корсуня в направлении Богуслава.
— О, неотменно! — потер от радости руки Сенявский. — Мы не знали, куда двинуться, и вот — спаситель.
Присутствующие рыцари разделяли тоже его радость и улыбались самодовольно.
В глазах осужденного на кол сверкала тоже скрытая радость и на лице змеилась загадочная улыбка.
— Через Рось ведь нет броду? — обратился снова к стоявшему на коленях козаку гетман.
— Нет, но он и не нужен: можно свободно пройти по полям и по балкам до Грохова, а там есть мост.
— И ты дорогу твердо знаешь?
— Пошлите, ваша ясновельможность, ночью с конвоем… и если я не прибуду к утру… свои ж места, боже мой!
— Хорошо, я испытаю тебя, и если ты будешь добрым проводником, то все прощу и награжу, как никто, — осыплю золотом; но если, — прошипел Потоцкий, — то лучше бы тебе было на свет не родиться!
Прощенный бросился целовать полу гетманского кунтуша.
— Встань, — указал рукой величаво Потоцкий, — скажи по правде, слышишь, по правде, мне ведь от пленных известно, не было ли дано вам приказа завтра начать атаку?
— Пусть меня сто раз посадит его гетманская мосць на кол, коли я хоть одно кривое слово скажу, — на завтра нет. Он ждет завтра хана.
— Хана? — вскрикнули, обезумев, вельможные паны и побелели, как полотно.
— А сколько войск у Хмельницкого? — пробормотал упавшим, надтреснутым голосом гетман.
— У Хмельницкого — не знаю… трудно сосчитать: после Жовтых Вод было двадцать тысяч… ну, а с каждым днем прибывает, почитай, тысячи по две… а у Тугая, знаю, что сорок тысяч… да у хана, слыхал, тысяч сто.