Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
— Резать станете? — спросил Санька.
— Ну да! Где ж это ты столько времени болтался? Сразу следовало, да хорошо еще что вовремя пришел, а то всю ладонь напрочь отрезал бы, — разглядывая его опухший палец, продолжал врач.
— Вам видней, вашбродь! Резать так резать. А позвольте спросить, каков поручик наш, Небольсин Александр Николаевич?
— Это что, твой ротный?
— Так точно, полуротный, — тревожно глядя на врача, объяснил Санька.
— Да. Кажется, был у меня такой, а может быть, это на другом пункте. Нас ведь, братец, здесь двенадцать докторов работает. Обожди, мы тебе сейчас отнимем палец, а потом и узнаем о поручике.
Врач посмотрел на палец, перевел взгляд на унтера и тихо спросил:
— Хватит силы, ежели прожгу тебе рану? Предупреждаю, будет больно, зато наверняка сохраним ладонь.
— Как изволите, вашбродь, делайте, что лучше, а насчет боли, — Санька усмехнулся и махнул рукой, — за двадцать пять лет действительной службы я, вашбродь, нахватался всего — от пуль и до «зеленой улицы».
Врач со вниманием посмотрел на старого солдата.
— Садись сюда, старина, да крепись и не дергай рукой. Если станет невмоготу, крикни.
— Ничего, вашбродь, стерплю. Делайте дело!
Врач облил водкой запекшийся обрубок пальца и насыпал на стол горстку пороха.
— Суй сюда палец.
Унтер вложил остаток большого пальца в порох, врач поднес лучину к пороху, и он, зашипев, вспыхнул ярким огнем и погас.
— Больно? — участливо спросил врач невозмутимо сидевшего Саньку.
— Малость есть, так точно! — ответил унтер.
— А теперь держись, начнем самое главное, — сказал врач и мигнул двум солдатам в белых, запачканных кровью халатах. Солдаты стали по сторонам Елохина.
— Не надо, ребята, выдюжу. Вы уж стойте себе по сторонам на всякий случай, — опуская на стол руку, сказал Санька.
Операция началась.
— Непостижимое чудо! Я до сих пор не могу понять его… Семь тысяч наголову разгромили персидского левиафана! — не скрывал своего восхищения Паскевич.
— И громили так, как могут бить только кавказские войска, — с нескрываемой гордостью произнес Симонич.
Он лежал возле Паскевича, нога его была забинтована, фельдшер только что перевязал его, и полковник с высоты Зазал-Арха озирал кровавое поле битвы.
— Когда Петр Великий победил в ночной атаке возле Шлиссельбурга и овладел двумя шведскими фрегатами, он велел выбить медали с надписью «И небывалое — бывает». Точно такую медаль следовало выбить и теперь, — сказал Сухтелен.
— Именно так. Я напишу о сем его величеству, — ответил Паскевич.
Сумерки сгущались.
Утро давно уже наступило, а подсчет трофеев все не был окончен. То далеко ускакавшие при погоне за персами драгуны волокли подобранную где-то за двадцать верст пушку, то грузины гнали новую партию пленных, то жители окрестных деревень доставляли одиночных сарбазов, пытавшихся спрятаться в садах или оврагах Елизаветполя. В числе таких пленных они приволокли на веревке и Угурлу-хана, того самого, который был привезен Аббасом-Мирзой из Тавриза и назначен правителем всего Ганджинского ханства. Угурлу-хана жители нашли где-то в кустах. Обобрав своего «правителя», они его основательно избили и в одних подштанниках, накинув ему на шею веревку, приволокли к Паскевичу.
Хан, под глазом которого сиял здоровенный синяк, дрожа от страха, умоляюще глядел на генерала.
Паскевич с брезгливым удивлением выслушал его невнятный лепет и приказал одеть и отправить его в Тифлис.
Среди убитых и пленных уже опознали двух генералов, четырех полковников, двух вождей племен.
— Победа полная и блистательная! Его высочество Аббас-Мирза растворился в воздухе… — слезая с коня и разминая усталые ноги, сказал Мадатов. — Я, ваше высокопревосходительство, не спал ночь, все гнался за ним, но, — Мадатов развел руками, — догнать знаменитого иранского льва оказалось не под силу. Он, наверное, уже удрал за границу.
Мадатов был прав. Минуя Шушу, где находился Реут, Аббас-Мирза ринулся прямо к Араксу и уже на третий день после своего разгрома перешел через Худаферинский мост. Спустя еще два дня ни одного иранского солдата уже не было на русской территории.
Карабах, Ганджа, Шамшадиль и все ранее возмутившиеся провинции с покорностью и страхом вновь признали русское подданство.
Блистательная победа была воспринята царем как божье благословение в дни его коронации. Не прошло еще года с того дня, как царские пушки на Сенатской площади раздавили восстание, и Николаю особенно была нужна победа над внешним врагом. Донесения Ермолова, курьеры с Кавказа и письма Паскевича привели царя в восторг.
— Вот что значит послать на театр военных действий настоящего, боевого генерала, а не фрондера и якобинца, — улыбнулся Нессельроде, когда Дибич с сияющей верноподданнической улыбкой, почтительно и вместе с тем восторженно доложил царю о победе.
— Да-а, Иван Федорович — мой друг и отец-командир [120] не подвел. Как вели себя войска и генералы?
— Генерал Паскевич в восторге от них, хотя и не скрывает своего удивления. Вот представления к награде.
120
Одно время генерал Паскевич командовал 1-й гвардейской пехотной дивизией, бригадными командирами которой были великие князья — Николай (будущий царь Николай I) и Михаил. Вот почему Николай I иногда называл И. Ф. Паскевича отцом-командиром.
Николай мельком глянул на большой список представления к наградам и быстро подписал его.
— Не жалеть наград. Это счастливое предзнаменование, это божий перст, благословляющий начало нашего царствования, — сказал он.
Бенкендорф, Дибич, Нессельроде, Чернышев и Строганов, стоявшие вокруг, почтительно склонили головы, делая вид, что и не помнят о том, что началом царствования Николая было 14 декабря и казни декабристов.
Победители были щедро награждены за елизаветпольскую победу.