Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
Но и среди русских, окружавших царя, не было друзей. Все эти Чернышевы, Бутурлины, Меншиковы, Голицыны были холодными исполнителями воли царя. Они отлично знали, что Николай не терпит Ермолова и по мере сил старались уронить в его глазах опального генерала. Оставались Закревский и Давыдов. Но первый был уже стар и невлиятелен, второй все это время находился в отставке и только сейчас был прислан в Тифлис.
— Денис верный и надежный друг, но, — Ермолов вздохнул, — он ничего не значит при дворе.
Встретил Санька своего поручика в Елизаветполе. Полевой госпиталь находился в доме бежавшего с персами бека. На топчанах и соломе, разостланной на земляном полу, лежали раненые.
Елохин, с туго забинтованной ладонью, висевшей на перевязи, зашел в офицерскую комнату, где лежал Небольсин. Со дня сражения прошло больше недели, и несколько оправившийся поручик с радостью встретил Елохина.
— Нашел меня, спаситель? — улыбнулся он Саньке.
— Дак я уже в третий раз прихожу, вашбродь, только доктора не допускали меня до вас, оказывали, пока рановато. Спасибо, нынче разрешили.
— А тебе, кавалер, видно, тоже досталось! — обернулся к нему человек в белом халате с густыми полуседыми баками на щеках, сидевший на табурете возле поручика.
Палата была офицерская, и поэтому Санька на всякий случай сказал:
— Так точно, вашбродь!
— Значит, это ты спас поручика! Это ты отбил ружьем удар?
— Если б он не подставил ружье вовремя — не быть бы мне в живых, — сказал Небольсин.
— Ну что ж. Получишь теперь четвертый крест. Что и говорить, заслужил его, старина!
«Ишь, черт, привязался, ровно репей к заду!» — подумал Санька, которому хотелось поговорить с поручиком.
— Ты меня знаешь? — спросил незнакомец.
— Никак нет, вашбродь, вроде незнакомый.
Кругом захохотали, а Небольсин, улыбнувшись, пояснил:
— Это — его превосходительство генерал-майор Давыдов, знаменитый партизан. Как же не знаешь его? А еще бородинец!
Это был генерал-майор Давыдов, обходивший раненых и случайно задержавшийся возле Небольсина.
Санька был огорчен. Он растерянно смотрел на генерала и вдруг покачал головой.
— Ваше превосходительство, Денис Васильевич, как же я, старый пес, не признал вас… Век себе того не прощу… Ведь мне еще сам Алексей Петрович про вас сказывал — едет, мол, к нам старый дружок и односумник Денис Васильевич, а я, — он развел руками, — сплоховал… запамятовал… Вы уж извиняйте меня, ваше превосходительство!
— Ну чего там, пустяки! Ведь мы с тобой уже старики, и память уже не прежняя. Да вот, хоть и годы не молодые, — Давыдов показал на забинтованную руку Елохина, — а все же воевать да в штыки ходить приходится! — И, глядя на все еще смущенного Саньку, сказал: — Я завтра возвращаюсь в Тифлис, так что — передавать от тебя привет Алексею Петровичу или нет?
— Передавайте, Денис Васильевич. Скажите, слово держу крепко и барина, — он посмотрел на Небольсина, — сберег, как было можно.
— Передам, а ты, как будешь в Тифлисе, зайди ко мне, вспомним старые походы. — И Давыдов, сделав общий поклон раненым, вышел из палаты.
Спустя две недели Небольсина привезли в Тифлис. Госпиталь находился над Курой, тенистый сад, прохлада, шедшая от воды, и немолчный шум реки успокоительно действовали на больных.
Раза три приходил Сеня, сначала встревоженный, а затем успокоенный и веселый. Он по-прежнему жил на той же квартире, в Сололаках.
— Александр Николаевич, хозяйка прислала вам эти гостинцы, — раскладывая фрукты и сдобные булочки, говорил он, — а это, — он улыбнулся, — от меня и Александра Ефимовича. — И он выложил на стол большой, хрустнувший под его пальцами арбуз.
— Спасибо, Сеня. А что же он не пришел с тобой? Как его рука?
— Заживает. А не пришел потому, что его сегодня четвертым Егорием проздравили и вчистую отпускают, как уже негодного по ранению. Он, Александр Николаевич, теперь вольный, от крепости освобожден и словно рехнулся от радости. И то правда, полный бант крестов, службу кончил и вольную получил. Есть от чего потеряться! Завтра обязательно к вам пожалует. А верно, Александр Николаевич, будто вас в штабсы произвели и тоже Егорием наградили?
— Не знаю, Сеня, — пожал плечами Небольсин.
— Это точно. Все говорят, что царь здорово всех наградил за геройство. А что, Александр Николаевич, — вдруг спросил Сеня, — верно, будто Алексей Петрович уходит с Кавказа?
— Тоже все говорят? — спросил Небольсин.
— Тоже. Кто горюет, кто и радуется, другие молчат да дивятся. — Сеня снизил голос. — Рассказывают, что они друг с дружкой не разговаривают и не здоровкаются ни за ручку и никак. Как же это возможно, Александр Николаевич? Генералы, и вдруг такое, как промеж простыми бывает.
— Что еще говорят? — спросил Небольсин.
— Будто новый-то имеет в Петербурге большую силу и беспременно будет здесь главным, а Алексей Петровича в отставку. Верно ли это?
— Похоже на правду, — задумчиво ответил Небольсин.
— А как же тогда вы, Александр Николаевич? Новый-то всех, кого Алексей Петрович жаловал, невзлюбит!
— Я служу не ему, а России.
— Так-то оно так, а вожжи в руках держать будет он, — покачал головой Сеня. — Здесь, Александр Николаевич, уже все те, кто прежде за Алексея Петровича словно на бога взирали, теперь почем зря его ругают. Ермолов — то, Ермолов — се.
Небольсин хотел что-то сказать, но в палату вбежал смотритель госпиталя.
— Его высокопревосходительство обходит палаты, — зашептал он, — сейчас здесь будет.
И, поправляя постель, он окинул взглядом комнату.
— Убрать это! — приказал он солдату, указывая на гостинцы, принесенные Сеней.
В комнату в сопровождении врачей и начальника госпиталя вошел Ермолов.
— Здравствуй, Саша! Да сиди, сиди, — придержал он пытавшегося встать Небольсина и присел возле него.