Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
— Позвать Прохора! — облачась в длинный удобный шлафрок и полулежа на тахте, приказал Голицын. Парикмахер поклонился, собрал свои инструменты и бесшумно исчез из спальни. Голицын взял небольшое овальное серебряное, с золотым амуром зеркало и стал внимательно изучать свое полное, начинавшее опухать лицо.
Легкое покашливание раздалось у двери.
— Входи! — коротко приказал Голицын, продолжая внимательно разглядывать в зеркало свой крупный с маленькой горбинкой нос.
— Изволили звать, ваше сиятельство? —
— Кто у нас был без меня? — откладывая зеркало, спросил князь.
Сердце камердинера екнуло.
«Кто-то из девок довел… Не иначе как Нюшка!» — мелькнуло в его мозгу, и он решил, сказав полуправду, осторожно, уже далее по ходу беседы сообразить, что ему следует говорить.
— Окромя подпоручика, коего приказала мамзель Нюшенька призвать для разговору об вас, никого, — поднимая на Голицына полные преданности глаза, произнес камердинер.
— Какого подпоручика? — подпиливая ноготь на мизинце левой руки, апатично спросил Голицын.
— Подпоручика Петушкова, адъютанта. Нюшенька беспокоилась об вас, ваше сиятельство, князенька наш бесценный, ночей не спала, все думала да кручинилась, а как в крепость дошла молва, будто чечены многих солдат, а особливо господ офицерей побили, мамзель Нюшенька и вовсе спужалась, аж сомлела даже, — соврал Прохор, — и, посоветовавшись с нами, со мной и всеми девками-ахтерками, позвала подпоручика, чтобы он сказал нам об вашем сиятельстве, как все мы аж до слез боялись об вас. Нюшенька даже два вечера молилась, свечи перед иконой жгла об вашем здравии.
— Постой, что ты мелешь? — сбитый с толку, перебил его Голицын. — Нюша молилась о моем здравии?
— Так точно, ваше сиятельство, слезы лила, почти не спала. Прикажите в конюхи идти, коли вру, лишите вашей барской милости раба вашего, ежели что неверно сказал.
Голицын положил пилку, по его сытому, холеному лицу прошла тень удовлетворения и успокоенности. Прохор, хотя и не понял, почему так обрадовался Голицын, смекнул, что чем больше он скажет о беспокойстве за него Нюшеньки, тем вернее отведет от себя беду за посещение девушек.
— Коли не верите, батюшка-барин, ваше сиятельство, спросите всех — и Матвея, и Палагею, и Дуняшку, и всех ахтерок. Мы хоть тоже боялись за вас да печаловались, а все ж дивовались на Нюшу, как она это об вас убивалась. И то сказать, ваше сиятельство, разве ж она не понимает, какого счастья ей господь бог послал… И красавец вы, и князь первейший, и доброта ваша ангельекая… Разве ж можно не любить… — холуйски закатывая глазки, медовым голоском бормотал камердинер.
— А когда был здесь Небольсин? — коротко и тихо спросил Голицын, снова берясь за пилку.
Камердинер глупо уставился на него и удивленно переспросил:
— Поручик Небольсин?
— Да, он!
— Не были-с, ни разу, ваше сиятельство, да и быть не могли. Ведь поручик, князь-батюшка, тоже ходил на чечена с отрядом.
Голос Прохора был так убедителен, искренен, что Голицын почувствовал, что камердинер говорит правду.
«В самом деле, ведь я сам видел его в подзорную трубу под аулом», — вспомнил он, и ему стала неприятна вся эта сцена и допрос Прохора.
— А Нюша выходила куда-нибудь одна, гуляла в крепости? — просто, уже без всякой надобности спросил он.
— И-и, батюшка-князь, где там гуляла? Плакала все по вас, убивалась, слезами исходила. Да вы, коли мне, рабу вашему преданному, не доверяете, людей спросите, все в один голос то же скажут. Без вас Нюшка, — он поправился, — Нюшенька не токмо что гулять, а пить-есть перестала. Любит она вас очинно, ваше сиятельство!
Голицын встал, прошелся по комнате и, стоя спиной к Прохору, сказал:
— Иди, да забудь, о чем здесь разговаривал. На, возьми, — и он через плечо протянул обрадованному камердинеру ассигнацию.
Прохор облобызал барскую руку и спиною стал отходить к двери.
— А проговоришься, запорю и в солдаты сдам, — апатичным, ровным голосом сказал Голицын.
— Постой! — удержал он Прохора. — А долго тут болтался этот?.. — он покрутил в воздухе пальцем, припоминая фамилию Петушкова.
— Их благородие подпоручик Петушков? — догадался Прохор.
— Да.
— Никак нет-с! Всего ничего. Как только Нюшенька и мы прослышали от него, что вы в добром здравии, что господь сохранил вас в невредимости, Нюша аж засветилась вся от радости, смеяться стала, и мы все возрадовались этому.
— А подпоручик?
— А ево Нюша тут же со двора увольнила. Спасибо, говорит, вам за добрую весть о нашем князеньке, а теперь ступайте, нам спать пора, а сама веселая такая стала… а ему уходить-то и не хотелось, ведь он, ваше сиятельство, хочь и офицер, но извините меня, не из благородных будет! Его Нюша отсель чуть не взашей гонит, уходите, говорит, мерси за новости и с тем до свидания, а он озлился, весь серый стал, глазами и на нас и на ее стал зыркать… Он, ваше сиятельство, так думал, что его за чем-нибудь таким, вроде сказать, амурным делом зовут, а тут совсем другое… Ну, он и осерчал…
— А-а! Вот оно в чем дело! — протянул Голицын и коротко засмеялся. — Завтра этот подпоручик в полдень будет здесь. Так ты, Прохор, сделай следующее… — И Голицын стал что-то говорить камердинеру, усиленно повторявшему: «слушаюсь, будет исполнено».
Подпоручик с бьющимся от волнения сердцем вошел в дом. У низкой двери его встретили кучер Матвей, лакей Дормидонт и казачок Савва, парень лет шестнадцати, на обязанности которого было носить кофей актеркам и помогать повару Сергею на кухне.