Буйный Терек. Книга 1

Мугуев Хаджи-Мурат Магометович

— Да, убедился. Я понял, что единственный из всех, кто хочет помочь народу, — это ты, имам. Я был потрясен, когда ты простил елисуйского бека. Никто не ожидал этого, а сейчас, когда я услышал, почему ты сделал так, я понял глубину твоей мудрости! — Он низко поклонился Гази-Магомеду. — Я должен ехать, имам, но позволь мне прежде поговорить с тобой и почтенным Шамилем бен-Дингоу. У меня к вам есть дело.

— Хорошо, брат. Ты человек честный, и я слышу голос твоего сердца.

Мюриды вышли во двор.

— Останься и ты, Нур-Али. Я больше всех виноват перед тобой как перед другом и хозяином дома, приютившим меня, — тихо, с трудом выговорил аварец.

Нур-Али подошел к нему. Шамиль и Гази-Магомед выжидательно посмотрели на аварца.

— Я был у русских. Меня посылала в крепость Грозную ханша Паху-Бике, — медленно начал Абу-Бекир. — Я уже три раза ездил от нее к русским как слуга аварских ханов и их помощник против вас. — Он остановился и, глядя в глаза Гази-Магомеда, так же медленно продолжал: — Я, как и они, ненавидел вас и считал тебя, имам, абреком и смутьяном. Я был убежден, что вы убийцы и бездельники, желающие поживиться добром богатых. Я с радостью взялся отвезти письма Абу-Нуцала и ханши Паху-Бике русским. В этих письмах они обещались заманить тебя, имам, в Хунзах, и, заковав в кандалы, передать русским.

Шамиль приподнялся с места, Нур-Али тяжело дышал, и глаза его все сильнее наливались гневом и кровью, Гази-Магомед молча слушал аварца, и на его спокойном, невозмутимом лице не было и тени волнения.

— Я привозил от русских своим ханам золото, я привозил им приказы и письма, я и сейчас везу из Грозной от их главного генерала какое-то письмо. Вот оно, имам, — снимая с головы папаху и разрывая шов подкладки, сказал аварец и вынул смятый, слегка запачканный по краям конверт. — Возьми, имам, прочти и делай с ним и со мною, что найдешь нужным. Мне сейчас стыдно жить.

— Я говорил тебе, друг, что скоро и ты станешь нашим братом и шихом. И видишь, слова мои оправдались. Спасибо тебе, брат, в твоей груди бьется мужественное сердце! О аллах, радость заполняет меня, когда я вижу, как лучшие люди Дагестана приходят к нашему делу!

Шамиль, все еще настороженный и недоверчивый, взял у аварца конверт.

— Видишь, Шамиль, я был прав, когда день назад сказал тебе, что Абу-Бекир честный и настоящий мусульманин.

— Разве ты подозревал меня? — воскликнул аварец.

— Мы знали, брат, что ты едешь от русских, мы знали, что ты слуга ханши.

— И вы не тронули меня и даже позволили жить под одной крышей! — подавленный этими словами, произнес аварец.

— Да. Шамиль и Рамазан не хотели этого, но и я, и Hyp-Али верили тебе и надеялись, что слово аллаха и наша правда откроют тебе глаза.

— И вы не ошиблись, братья, — дрогнувшим голосом сказал Абу-Бекир.

— Садись, друг, и не вспоминай прошлого, а ты, Шамиль, прочти нам, что пишет ханше русский генерал.

Шамиль осторожно вскрыл конверт и стал читать письмо генерала Розена. В одном месте он улыбнулся и прервал чтение:

— Плохой переводчик у генерала. Арабское слово «муллахак» он путает с кумыкским словом «мульчахак». — Продолжая читать, он на ходу переводил с арабского на общепонятный всем лезгинам язык. Когда он закончил, Гази-Магомед сказал:

— Что ж, Шамиль, ничего нового в этом письме! Сними копию, а его верни Абу-Бекиру. Заклей так, чтобы ханше и ее сыну и в голову не пришло, что мы прочли письмо генерала.

Спустя час аварец уехал. Вечером отряд мюридов во главе с Гази-Магомедом оставил аул.

Глава 19

Спустя четыре дня после столь постыдного приключения подпоручик Петушков, все такой же хмурый, еще не успокоившийся и злой, был вызван к полковнику Чагину. Писаря, которым все эти дни Петушков не давал ни минуты покоя своими придирками и руганью, вздохнули, когда подпоручик ушел.

— Взял бы черт эту проклятую язву, чума подлая, — глядя ему вслед, сказал один из писарей.

— Ходит словно бешеный, житья от него совсем не стало. Одно слово — подлец! — вздохнул старший из писарей Антоныч.

— Ему, бают, в княжом доме по сусалам надавали, да не сам князь или кто из господ офицерей, а самые что ни на есть простые мужики, крепостные князя, — шепотом поделился новостью белобрысый писарек.

— Ну, ты помалкивай, мелешь, чего и сам не знаешь! — рассердился Антоныч.

— Да я, Иван Антоныч, повторяю, что другие говорят, — виновато сказал писарь.

— Все говорят, а ответишь за всех ты, — проворчал Антоныч, снова берясь за перо.

Предчувствуя недоброе, Петушков не сразу вошел к полковнику. Он несколько раз взволнованно оправил сюртук, пригладил свой кок, и оглянувшись по сторонам, быстро перекрестился, потом осторожно постучал в дверь. В комнате находились Чагин и Юрасовский. Полковник курил трубку и едва ответил на приветствие Петушкова. Юрасовский только повел глазами.

— Изволили требовать? — наклоняя корпус и голову, осведомился подпоручик.

— Да, — выпустив клуб дыма, сказал Чагин, поднимая глаза на Петушкова. Юрасовский молчал и пристально, словно впервые увидел, разглядывал подпоручика, а Петушков, чувствуя себя несчастным и жалким, продолжал стоять все в той же смиренной позе.

— Расскажите, подпоручик, как это вы с крепостными водку пили и в обнимку плясали, — вдруг сказал Чагин.

— Не пил… и не плясал, господин полковник, — пробормотал Петушков.

— И пил, и плясал, и чуть по физиономии не получил. — При каждом слове Юрасовский загибал по пальцу.