Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Лю-у-ди твоя и благослови достояние твое…
Наблюдатели видели со стен крепости, как толпы мюридов уходили из Андрей-аула, как на его улице и дороге сначала поодиночке, робко и осторожно, показались женщины, высыпали ребятишки, затем к крепости пошла группа людей, среди которых майор узнал старшину аула, двух-трех кумыков-торговцев и несколько почтенных стариков.
На стене появился опухший от пьянства, растрепанный, с красными от перепоя глазами комендант. Узнав, что Кази-мулла снял осаду и ушел, комендант воспрянул духом и, мешая майору и офицерам, стал отменять отданные майором приказания.
— Открыть ворота… бей сбор — пехоту в поле, казакам на коней — кричал он. — Бат-та-реям приготовиться к огню…
Он бестолково махал руками, как видно, предполагая вывести гарнизон в поле.
— Помилосердствуйте, какие теперь выходы в поле?? Орда отступила, нам следует привести себя в порядок, осмотреться, — начал урезонивать его майор Опочинин.
— Молчать! Я здесь комендант, я приказываю. В атаку… в штыки… чтоб их и духу не осталось! Я перед царем и богом отвечаю за крепость. Приказываю за ворота…
Тем временем к стенам крепости подходили старики из аула. Остановившись у дороги, они сняли папахи и замахали ими, что-то крича русским.
— Батарея, на картечь их… всех, без пощады! — завопил комендант, вряд ли даже понимая, кто подошел к крепости.
Майор сделал рукой отрицательный знак артиллеристам и почти силой увлек коменданта со стены.
— Ушли… все ушли в горы… увели тридцать человек аманатов из аула, забрали кое у кого коней, седла, ячмень, хлеб и баранину… Наказали плетьми тех, кто торговал с вами, в другой раз обещали отсечь головы, — наперебой рассказывали майору старики.
— А как с солдатами, которых захватили в ауле?
— Шесть человек угнали в плен, не то в Аксай, не то в Черкей. Остальных погубили.
— Ваши тоже положили немало мюридов, особенно один, тот, что заперся в сакле почтенного Махмуда. — И старики рассказали офицерам о том, как один из солдат долго отбивался от мюридов, и только милость имама, восхищенного его стойкостью, спасла ему жизнь.
— Он сидел на бочке с порохом, держа огонь возле, и никто не мог ворваться к нему… Он хотел взорвать и себя, и мюридов, — с уважением говорили старики.
— Сам Шамиль-эфенди пришел к нему со словами к милостью имама. Храбрые люди у мюридов в почете, к имам простил вашего солдата.
— Кто б это был? — в раздумье спросил Опочинин.
— Его ваш падишах из офицеров в солдаты прогнал… так говорили мюриды, говорили, он взбунтовался, когда у вас старый царь умер, — сказал старшина.
И после долгих расспросов и пояснений все поняли, что это был Булакович.
Старики рассказали и о том, что имам приказал зарыть в землю тела убитых и обезглавленных солдат, раз навсегда запретив горцам отрубать головы погибшим в боях врагам.
Это было что-то новое, и майор, и офицеры, не доверяя сказанному, переспросили стариков.
— Да, имам запретил издевательство над убитыми врагами, считая это постыдным и недостойным мюридов делом.
Офицеры переглянулись, проникаясь невольным уважением к Кази-мулле.
Конная разведка выяснила, что горцев не было и за Андрей-аулом. Пехота снова заняла свои места. Майор расставил посты и караулы за валами и рвом.
Все было, как две недели назад, но сама крепость, подступы к ней, ее стены, побитые ядрами и пулями, обветшалый и обшарпанный вид ясно говорили о ее слабости. Внезапной, той, которую создал Ермолов, укрепил Вельяминов и защищал полковник Чагин, той Внезапной — не было.
«Почему они ушли? Побоялись подхода наших или разуверились в своих силах?» — обходя крепость, думал майор Опочинин. Ему, старому кавказцу, было ясно, что крепость могла бы выстоять еще неделю-полторы, затем… Он покачал головой.
Шедший рядом с ним саперный офицер, или, как тогда называли, «траншей-майор», делал записи, выяснял степень разрушения крепостных стен, вала, рвов и предохранительного пояса.
Хотя Кази-мулла ушел, гарнизон крепости все еще был под впечатлением двухнедельной осады.
Впервые за долгие годы кавказской войны горцы осадили и держали взаперти крепость с сильной артиллерией и крепким гарнизоном. Такого прежде не бывало!
Казачьи разъезды поскакали за Андрей-аул и, удалившись на семь-девять верст от него, удостоверились, что горцы действительно ушли. А через час издалека, со стороны кечаульской дороги, глухо, потом ясней и раскатистей донеслись пушечные выстрелы. Они усиливались. Где-то, верстах в двадцати, гремел бой. Видимо, приближался русский отряд.
Комендант крепости, к этому времени уже пришедший в себя, опухший от беспробудного пьянства, с красными заплывшими глазами, но при шашке и шарфе, появился перед гарнизоном, выслушал доклад майора и приказал сотне донцов выйти навстречу все ближе и ближе придвигавшемуся орудийному гулу.
— Наши идут… помощь подходит… спас Христос! — крестясь, говорили солдаты, посматривая на кечаульскую дорогу.
Донцы на рысях скрылись за пригорком, с которого недавно стреляло по крепости орудие мюридов.
А за холмами поднялось густое, рыже-белое облако пыли. Оно обложило холмы и дорогу. Было ясно, что на крупной рыси идет конница.
Прошло еще около часа, и на дороге показались драгуны. Оли двигались широким строем, по шести, спокойным шагом, не горяча коней. Рядом с эскадронным командиром ехали четверо донцов, а за драгунами шла пехота, сверкали пики и штыки, клубилась пыль, катились орудия. А пехота все шла и шла… Передние роты уже подходили к Андрей-аулу, а запыленная лента колонны еще поднималась на холмы и, переливаясь, спускалась в долину.