Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— А тот что, лютый оказался?
— А кто его знает! Мы его и не видели. Приехал его управляющий, немец Адольф Иванович. Вот этот дал нам горя. Собой худой, морда бритая, на людей не смотрит, глаза косит на сторону, и все ему не то, все плохо. Сам не бьет, а полсела отодрал на конюшне, и девок, и баб, и стариков, и никакого ему резонта не докажешь…
— Одно слово — немец! У нас тоже такой подлюга, Густав Густавыч, был, так мы его ночью спалили, — сказал один из солдат.
— И стоит! — поддержал рассказчик. — Как уж там у нас дальше пошло б, не знаю, однако меня он в лекруты сдал, хотя и годки мои вышли, и сам не просился.
Все замолчали.
— Хуже нет, как новый помещик объявится, ни ты его, ни он тебя не знает. Вот и идет такая каруселя, — покачивая головой, сказал солдат, наливавший вторую кружку юнкеру.
— Ребята, в ружье! Тре-во-га!! — закричал сигнальщик и снова бросился к вышке.
— В ружье! — вскакивая с места, скомандовал юнкер.
Солдаты разом похватали ружья и заняли места у бойниц. Наверху гулко забил сигнальный колокол. Юнкер выбежал было наружу, но буквально замер, застыл на месте: вся близлежащая дорога была черным-черна от мчавшейся к башне конницы. Пыль столбом стояла за нею, мешая разглядеть задних. С холмов, всего в двухстах саженях от дороги, бежали к башне толпы пеших горцев, и все это делалось без крика и шума, в жутком и страшном безмолвии.
Юнкер вскочил обратно в башню.
— Запирай дверь на крюки! Закладывай ее мешками! — приказал он. — Троим остаться здесь, остальные за мной. — И, перепрыгивая через ступени, понесся наверх, на вышку, откуда открывалась картина предстоящего боя.
Колокол уже не гудел. Вороха соломы и сена, подожженные сигнальщиком, горели медленно и дымно. Вдали, на форпосте № 3, также загорелся сигнальный костер.
«Слава богу, значит, в укреплении уже знают о налете хищников», — подумал юнкер.
И вдруг по всему полю, на дороге и на холмах разнеслось громкое, заунывное и страшное «ал-ла-а!».
Ружейная стрельба то заглушала этот многоголосый крик, то тонула в нем. Конница горцев окружала башню.
— Ребята, беглым огнем пали! — скомандовал юнкер, и несколько разрозненных выстрелов защитников башни растворились в общем гаме, крике, пальбе. — Часто начинай!.. Бей метче!.. — кричал юнкер, то стреляя по врагу, то припадая к смотровой амбразуре. Он видел, как несколько всадников свалились на землю, как забилась раненая лошадь. — Так их… покажем, братцы, как воюют русские… бей их насмерть! — кричал юнкер, а возле бойницы уже лежал убитый солдат, тот самый, что минуту назад рассказывал о своем распутном помещике.
Дым от костра, чад от пережаренного сала, запах сожженного пороха наполнили башню. А внизу в нее ломились мюриды; они чем-то тяжелым били по скрипевшей, готовой сорваться с петель двери. Солдаты, охранявшие вход, с тревожными лицами закрепляли ее, приваливая мешки с землей.
— Ал-ла! Ал-ла! — охватило всю степь, и в этом грозном, неумолимом вопле солдаты чувствовали свою неминуемую смерть.
— Ребята, держись! Наши подойдут на помощь, а пока будем драться, как дрались отцы… — закоптелый от дыма, кричал юнкер. Он уже свалил двух всадников, пыл боя захватил его целиком, сознание, что он командир башни и солдаты смотрят на него, берут с него пример, утроило мужество.
Но солдаты и без того сражались спокойно, уверенно, как будто делали свою обычную работу, не спеша, без сутолоки и суматохи, размеренно и точно.
Еще двое свалились на пол. Только теперь юнкер увидел, что защитников башни осталось всего пятеро, из которых один был ранен, двое охраняли вход, а двое отстреливались. Раненый был еще в силах заряжать ружья, но делал это очень медленно. Иногда пули попадали в колокол, висевший грибом на вышке, и тогда он раскачивался и гудел жалобным, похожим на стон звоном.
Упал еще один солдат, беззвучно рухнул на амбразуру стены. Пуля угодила ему в лоб в тот самый момент, когда он, припав к отверстию, хотел выстрелить в осаждавших. Внизу что-то сильно затрещало, послышались глухие удары… один, другой, затем разбитая, разрубленная топорами, рухнула дверь. В ее проем стреляли мюриды. Были видны их лица, слышны торжествующие крики, бранные слова. Один из солдат упал у двери, другой, отстреливаясь, отходил по лестнице вверх. Мюриды дали залп, и солдат, покачнувшись, выронил ружье и медленно, потом быстрее скатился с лестницы. Мюриды ворвались в башню. Они отшвыривали, оттаскивали от входа мешки с песком, заграждавшие им путь, бросились по лестнице вверх, но юнкер сначала из своего, потом из лежавшего рядом солдатского ружья свалил двух горцев, затем швырнул вниз большой мангал с горящими углями, на котором солдаты подогревали обед, и огромный ведерный чайник с кипятком. Все это было так неожиданно, так не похоже на войну и в то же время столь ощутимо, что горцы на мгновение замялись. Юнкер еще раз выстрелил и, раненный в плечо, опустился на пол.
Атакующие видели, как упал последний защитник, крики торжества заполнили башню. Обгоняя друг друга, желая ворваться первыми, кинулись вверх по лестнице двое лезгин, чеченец и молодой черноусый кумык. Остальные продолжали копаться в разбросанном солдатском имуществе, обшаривать убитых.
Юнкер с трудом подполз к бочонку с порохом. Он ослаб от потери крови, но, собрав последние силы, нащупал разбросанные на жаровне угли и сунул их в пороховой бочонок. Рванулось, взлетело к потолку пламя. Башня покачнулась, вздрогнула, осела, стены ее задвигались, и два последних этажа рухнули на уцелевший первый. Обломки вышки, камней и мусора разлетелись вокруг. Грохот взрыва оглушил всех толпившихся возле башни. Кони, вырвавшись из рук коноводов, носились по полю, люди бежали прочь от башни, а она грузно и тяжело валилась набок.
Дым, пыль и огонь на несколько минут закрыли место, где полчаса назад стояла сигнально-сторожевая башня егерского полка, носившая скромное название «Русский штык».
Командир роты егерей поручик Панкратов, которого и сердцах обругал юнкер, несмотря на тщеславие и желание казаться аристократом, был, в сущности, неплохим и знающим свое дело офицером. Прослужив одиннадцать лет на Кавказе, он хорошо знал горцев, неплохо разбирался и в обстановке. Как только зажегся сигнальный костер и началась ожесточенная пальба у сигнальной башни, поручик немедленно выслал к ней разъезд казаков, а летучую связь, как тогда называли почту, посадил на коней и приказал быть готовой отправиться к крепости Бурной с донесением о появлении мюридов.
Не успев отъехать от роты и на версту, казаки заметили конные и пешие толпы горцев, не только окруживших башню, но и шедших к укреплению. Казаки повернули назад, на намете примчались к форпосту, но поручик уже и сам понял угрозу, нависшую над ним, редутом «Вельяминовское» и крепостью Бурной. Четверо конных поскакали к крепости.
Панкратов, понимая, что удержать укрепление он не сможет, хотел отвести свою роту в крепость, но было поздно. Конница горцев отрезала дорогу, а пехота обложила укрепление.