Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Велико скопище… Надо полагать, что осаду держать будет сам чертов мулла, — сплюнув, в сердцах сказал майор. — Не устоять нам, они массой задавят роты. Как думаешь, Степан Сергеич?
— Надо отойти от стены. Здесь толку не будет, напрасно погубим людей, — медленно, но твердо сказал штабс-капитан.
— И то дело! Я об этом думал, да хотел тебя, старого солдата, спросить. Веди роту в крепость. Сперва фальконеты с ракетницей, потом солдат, да поскорей, а то гляди, как бы они в конную атаку не ударили.
Заиграл горнист, солдаты быстро собрались во взводы и с нескрываемой радостью поспешили в крепость. Прокатилось орудие, в которое впряглись егеря, прошли фальконеты. Со скрипом закрылись толстенные, окованные железными листами ворота. Солдаты заложили их поперечными стальными полосами, привалили мешки с песком, уложив их штабелями, и, еще раз стянув широкими стальными полосами, завинтили гайки.
Шамиль с пленным казаком Александром и двумя мюридами подошел к сакле, в которой забаррикадировался русский солдат.
За углом, прячась от возможного выстрела, жались к стене несколько человек. Это были местные жители: кумыки, два чеченца и невысокий плотный аварец, стоявший возле кучи тряпья и соломы, которую осаждавшие намеревались поджечь, надеясь дымом и огнем выкурить из сакли отважного русского.
— Держитесь этой стороны… Гяур все время обстреливает нас. Почему имам запретил поджечь саклю? — сердито спросил аварец, недовольно поглядывая на казака.
— Имам приказал взять его живым, — коротко ответил Шамиль.
— Эта собака не сдастся. Его надо убить, — хмуро возразил аварец. — Иначе он перестреляет еще немало наших.
Остальные не вмешивались в разговор.
— Ты не расслышал, что я сказал? — строго спросил Шамиль и повторил резко, повелительно: — Имам приказал русского не убивать, взять живым.
Аварец переглянулся с кумыками.
— Бери, а мы посмотрим, как ты это сделаешь.
Суровое лицо Шамиля стало еще строже.
— …А мы тебе поможем, — поспешно добавил аварец.
— Хасан, крикни русскому, чтоб не стрелял. Скажи, что его никто пальцем не тронет. Это воля имама, и это будет так.
Казак, приложив ладони ко рту, закричал:
— Э-э-эй, браток, браток, бывшее ваше благородие!..
Голос казака звучно разнесся в тишине аульской улицы. Несколько женщин пугливо выглянули из дворов.
Ответа не было.
— Вашбродь, господин разжалованный! Это я, казак Дубовской станицы, што с вами в ауле был. Не стреляй, барин, слухай, чего скажу.
Ответа не было, но спустя минуту раздался голос, глухой, как бы шедший издалека:
— Кто это? Наши, что ли, пришли? Выбили горцев?
— Никак нет, барин. Крепость они обложили, дорога и аул в иховых руках. А говорит с вами казак Гребенского полка Курынов, станицы Дубовской…
— А как же ты уцелел? — уже ближе и явственней послышался голос из сакли. По-видимому, осажденный придвинулся к оконцу.
— Я в плену, барин. Они и вас хочут в плен взять. Обещают помиловать за геройскую вашу отвагу…
— Уйди, а то в тебя стрелять буду! Изменник, продажная душа!.. — закричал солдат.
— Никак нет… Сам имам ихов, Кази-мулла, приказал помиловать, больно ваша отвага ему по душе. Вот со мной его помощник пришел…
— Не сдамся! Взорву и себя, и вас, если кто ворвется в саклю. А, да иди ты-к черту, противно с тобою говорить… Трус, шкура!
— Как знаете, вашбродь, однако я с чистой душой пришел и все, что говорю, — правда. Они б вас не пожалели, кончили б за милую душу, кабы…
— Что «кабы»?
— Кабы вы не были разжалованный. Имам ихний, Кази-мулла, сказал, что царь наш, Миколай Павлович, хороших и самых лучших русских людей повесил, а остальных в тюрьмы да ссылки послал.
— А откуда он это знает? — послышался уже несколько удивленный голос.
— Видать, знает. Они, вашбродь, и про дворян, что бунт подымали, знают, и про то, что других на Капказ сослали, тоже знают.
— Так что ж он хочет?
— Ничаво. Просто, говорит, хорошего человека спасти нужно, ежели его царь не сгубил, так чего нам таких губить, — входя в роль, от себя приврал казак.
В сакле стихло.
— А не врешь ли ты, приятель? Может, моей головой свою спасаешь, казак?
— Не такие мы люди, барин. Мы и жить могем, как надо, и умирать умеем, как следоваит. Зачем обижаешь, ежели я к тебе с чистым сердцем пошел.
— А кто это с тобой? — полувысовываясь в оконце, не таясь, спросил солдат.
Если б мюриды захотели убить его, ничего не было легче сделать это сейчас. Солдат распахнул оконце и смело, прямо и твердо смотрел на горцев.
Так прошла минута-другая. Шамиль глядел на русского, и в его памяти возник Хунзах, когда он сам, осажденный, заперся в сакле.
— Иди, казак, вместе с посланным от имама. Остальные пусть стоят на месте, — согласился солдат и пошел к двери.
— Смелый человек, воистину мужественный и свободный, — с уважением произнес Шамиль, когда казак перевел ему слова солдата.
Мюриды остались на своих местах, а Шамиль с казаком направились к сакле.
Было слышно, как осажденный отодвигал приставленные к двери вещи. Наконец дверь открылась, в ней показался молодой, среднего роста человек в потертой солдатской рубахе. С левого плеча свисал желтый егерский погон, слегка окровавленный, по-видимому, сбитый пулей.