Бык в загоне
Шрифт:
Забившись в угол и беспрестанно отплевываясь кровью, Володя с ненавистью посмотрел на майора.
Тот, не замечая его взгляда, взял парня за подбородок и приподнял голову, собираясь нанести ему удар в лицо.
В этот момент в комнату вошел Вася Доктор.
— Хватит, Плошка, оставь пацанов в покое, — жестко распорядился он, обращаясь к майору.
На этот раз Володя Шпырин обалдел по-настоящему. В вошедшем можно было бы узнать кого угодно, но никак не работника милиции. Татуированные пальцы Доктора подсказали ему ответ: перед ним тот, кого в милицейских протоколах характеризуют как «уголовный
— Отведите его в ванную, приведите в божеский вид, — продолжал распоряжаться Корин. — Не забудьте снять браслеты.
На этот раз бывшие «оперативники» улыбались искренне; видимо, им самим разыгравшаяся сцена была не очень-то приятна.
Спустя несколько минут оба приятеля сидели перед Доктором, а бывший «майором» прикурил им по сигарете.
— Толковые пацаны, без гнилинки, — сказал он.
— Значит, Писарь не ошибся, — констатировал Василий Григорьевич, мальцы, вы на меня зла не держите, не забавы ради вам вывески немного попортили. Просто в своих людях нужно быть уверенным. Более подробно побеседуем с вами завтра. А пока Плошка свозит вас в баньку, — он обернулся в сторону «майора». — Приведешь врача, попаришь косточки, можешь побаловать телками и пивком. А завтра они должны быть у меня.
Растоптав окурок, Доктор не торопясь вышел.
У подъезда его ждал Никитин.
— Ну как? — поинтересовался Сергей, пытаясь по его глазам прочесть ответ.
Тот откашлялся.
— Честные фраера.
— И что дальше?
— А дальше смотреть будем.
— Не перестарались твои «быки»?
— Все в норме. Могло бы быть и хуже, — честно признался Вася.
— Ну что, Григорьич, тогда встретимся после «бундеса»? — вместо прощания сказал Писарь и двинулся в сторону своего автомобиля.
В самый последний момент Доктор окликнул его.
— Ты… это… Береги себя — понял?
Никитин в ответ только улыбнулся.
Когда все поданное секретаршей Валей было съедено без остатка, Император протер тарелку хлебной горбушкой и, понюхав ее, отправил в беззубый рот.
— Зоновская привычка, — пояснил он Самиду, который недоумевающе смотрел, как он ест. — Я как с зоны откинулся, потом три года тюремной пайкой отрыгивался…
Звездинский, выпив несколько рюмок дорогого шнапса, порядком захмелел. Он то и дело посматривал на дешевые гонконговские часы, словно боясь куда-то опоздать, и этот характерный жест не укрылся от внимания наблюдательного Мирзоева.
— Что такое? Спешишь?
— Да там хавчик халявн… — начал было пидар, но тут же осекся. Извини, дорогой, у нас, у воров, каждая минута на учете.
Само собой, обзови себя пидар вором где-нибудь в Бутырке — его бы как минимум убили. Но тут, с «этими лохами», можно было бы позволить себе и не такое.
А чем плохо?
Сиди королем — жратвы, выпивона на дармовщинку до отвала, куражься, сколько хочешь, и за это еще денег дадут.
Хорошо быть при понятиях!
Правда, Пантелей немного переживал из-за того, что не успевал к бесплатной раздаче ужина, организуемой благотворительным обществом для бродяг и бездомных, однако разносолы хозяина-лоха говорили в пользу того, что сегодня можно и не спешить.
— Так что, брателло, чем тебе помочь? — дружелюбно подмигнул Звездинский Мирзоеву.
Тот откашлялся.
— Мне
— Ха! Делов-то!
И тут слово взял Тахир.
Он еще раз повторил, что Самид — очень уважаемый человек, но чтобы быть уважаемым еще больше, хочет нанести себе несколько татуировочек — сродни тем, какими наколот блатной гость.
Неожиданно пьяно икнув, Император произнес:
— Такие — не надо!
И потянулся к бутылке со шнапсом.
Пока гость наливал себе полный стакан водки, Мирза тихо сказал Тахиру:
— Ну, сука, смотри, наверняка очень уважаемый вор… Не хочет меня колоть теми же, что и у него.
Жадный…
— Ничего, — Тахир сделал успокаивающий жест. — Воры — они ведь тоже деньги любят!
— А какие у тебя татуировки есть? — поинтересовался Самид.
Пантелей с готовностью стащил с себя рубашку, цветом и запахом более напоминавшую половую тряпку в общественном туалете.
— Вот!
Да, Самид был поражен, восхищен и обескуражен одновременно.
— Что это значит? — азербайджанец ткнул толстым пальцем в изображение женщины с гигиенической надписью «Чистота — залог здоровья».
— На преступление толкнула женщина, — не моргнув глазом, ответил пидар.
— А это? — волосатый палец уперся в изображение бубнового короля.
— Король всех мастей…
— Ва! Авторитетно! — присвистнул азербайджанец. — А мне можешь такую нарисовать?
— Нет вопроса!
Спустя полчаса они уже договорились обо всем или почти обо всем…
— Значит, так, — в руках Звездинского появился калькулятор, также наверняка подобранный на помойке, — «Бубновый король» — тысяча марок, «Чистота — залог здоровья» — семьсот марок, «Перстни» — по сто за палец… его грязные ногти стучали по потертым кнопкам калькулятора. — Ну а черта, так и быть, бесплатно нарисую… Да, чуть не забыл: «один в четырех стенах»… Триста марок.
И тут Мирзоев кстати или некстати вспомнил разговор с бакинским родственником и статью в «Московском комсомольце» о том, что «коронацию на вора» якобы можно купить за деньги.
— Послушай, а если ты меня так наколешь…
Получается, что я как бы и вор?
— Для настоящего, патентованного вора нужно еще и купола нарисовать, авторитетно заявил Пантелей.
— Хрен с тобой, гулять так гулять! — воскликнул Самид. — Рисуй, братан…
Одесский вокзал знаменит многим. Любитель одесско-еврейского фольклора сразу же вспомнит известный шлягер «Семь-сорок»; репатриант, проживающий ныне в каком-нибудь кибуце под Хайфой, — толпы страждущих уехать на Землю Обетованную, которые стояли тут в семидесятые годы, а обыватели и воры — как лихо исчезают тут сумки, чемоданы и баулы.
Скрипнули тормоза; проводница, пройдясь по купе, объявила на каком-то жутком диалекте:
— Кгаджане, Одесса-мама подошла до перрона…
Выходьте.
Вещей у Анатолия Сопко было немного: закинув на плечо спортивную сумку, он привычно огляделся по сторонам. Вроде бы все нормально — никакой опасности.
А навстречу ему уже шел Соловей — он широко улыбался, глядя на Лысого.
Рядом с Владимиром Юрьевичем следовали три «торпеды», нагло тесня от пахана встречных прохожих.
— Привет, как доехал? — Соловьев действительно был рад Толику.