Быль о сказочном звере
Шрифт:
Однако, искушенный в битвах фон Оттенбург ожидал атаки. С десяток легких всадников вылетели навстречу конной лавине, а когда до нацеленных копий оставалось совсем немного, круто повернули лошадей и помчались прочь, разбрасывая подметные каракули - упруго разворачивающиеся клубки тонкой проволоки с торчащими во все стороны колючками. Двое рыцарей, не успев остановиться, полетели с коней, остальные поскакали вспять.
Ободренный первым успехом, Оттенбург сам перешел в наступление, бросив свой конный отряд прямо сквозь пекло горящей деревни. Защищенные броней воины грузным галопом двигались по центральной
С треском и звоном всадники столкнулись. Некоторые были тут же вышиблены из седла и корчились на земле, не в силах подняться. Огонь неуклонно подбирался к ним, и несчастные громко кричали, напрасно призывая оруженосцев и чувствуя, как раскаляется их железная скорлупа. Прочие побросали ненужные больше копья и, сорвав с перевязей мечи, вступили в бой. Рубились, неловко отмахивая скованной доспехами рукой, звенели граненым лезвием по латам противника, старались ударить под мышку, метили тонко оттянутым лезвием ткнуть сквозь погнувшуюся решетку глухого забрала. Но больше всего берегли коней и стремились поскорее уйти от дыма и грозящего пламени.
Вскоре рыцари де Брюша вытеснили врага из деревни и погнали к лесу.
– Победа!
– выкрикнул граф Раон, направляя коня в самую гущу сражения. Ударом кончара он оглушил противника и левой рукой, сжимавшей кинжал, ударил его в щель разошедшихся доспехов.
– Победа!..
– истово прошептал наблюдавший за сражением со стороны фон Оттенбург. Графская конница уже совсем близко от леса. Сейчас оттуда полетят стрелы затаившихся арбалетчиков, и пришельцы один за другим повалятся с коней...
Первые стрелы с тонким свистом пронзили воздух, барон приподнялся на стременах, сорвал шлем, чтобы лучше видеть. И он увидел, как его воины лезут через засеки и бегут полем, бросив оружие и не обращая внимания на врага. В лесу раздались крики, треск и глухой, ни на что не похожий рев. И вот из кустов ракитника, разбросав бревна засеки, вырвалось невиданное чудовище, живая гора, покрытая черно-рыжей шерстью. Чудовище мчалось, выставив перед собой, словно таран, желтовато-белый острый рог. А вокруг его ног тонко вилась, впиваясь в плоть, струна подметной каракули.
Зверь ревел от боли, но скорости не сбавлял. Один из тяжеловесных всадников не успел увернуться с его пути, чудовище мотнуло низко опущенной мордой, поддев преграду рогом, и всадник с конем взлетели на воздух и рухнули где-то сзади.
Целую нескончаемую минуту видение носилось по полю боя, уничтожая все, что попадалось на дороге, а потом ринулось в лес и исчезло там.
Оба войска в беспорядке бежали.
Только к вечеру отдельные смельчаки появились у догорающей деревни. Разглядывали удивительные следы, оставленные могучей лапой, толковали о дьяволе. Отец Антоний был среди первых. Оглядел глубокие вмятины, отпечатавшиеся в земле, поднял ввысь палец и промолвил:
– То не дьявол. Посланцы сатаны имеют копыто раздвоенное, здесь же видим как бы персты, для крестного знамения сложенные. То божья гроза единорог! Быть беде за грехи наши!..
Через сутки о том знала вся округа.
После пожара семья Марии поселилась в погребе. Еще прежде сюда был запасливо стащен кое-какой скарб, так что первое время можно было прожить. Гораздо хуже, что сгорел амбар. Зерно частью обуглилось, а то, что лежало в центре, крепко пропахло дымом, однако, на семена годилось. Но сеять не спешили, понимали, что война не кончена и скоро опомнившиеся войска вернутся на поля Эльбаха. Кое-кто, впрочем, полагал, что сеять надо, иначе можно остаться без хлеба, а что касается войны, то она должна окончиться раньше, чем взойдут яровые. Вот только, чем кормиться до нового хлеба?
Каждый день с утра Мария с корзинкой в руках и плетеным коробом за плечами отправлялась в лес - искать перезимовавшие под снегом, почерневшие орехи лещины и разбухшие, с нежным носиком проклюнувшегося ростка желуди. Мария торопилась заготовить впрок побольше липкой коричневатой муки, ведь через перу недель прошлогодние плоды уже никуда не будут годиться, а братьев и сестер надо кормить.
Малышей в лес не пускали - боялись чудовища. Сама же Мария не то чтобы не верила в единорога, но просто не могла себе его представить и не думала о нем. Потому, может быть, и произошла их встреча.
В тот раз Мария особенно далеко забралась в заросли лещины. Орехов попадалось много, с осени их почти не брали, ибо тогда еще помнили закон. Мария двигалась согнувшись, не поднимая головы, быстро ощупывала пальцами ковер влажной прелой листвы. Распрямлялась, только когда корзинка наполнялась до половины. Тогда Мария шла и пересыпала орехи в короб. По сторонам глядеть было некогда, так что низкое предостерегающее ворчание застало ее врасплох.
Сначала Мария ничего не могла рассмотреть. Тело лежащего зверя сливалось с бурой листвой, рог чудился побелевшим от непогоды обломком сухого дерева. Но вдруг все словно выплыло из ниоткуда. Единорог лежал в трех шагах, казалось невероятным, как Мария сумела подойти так близко, не заметив его. Хотя, разглядеть его впервые было также трудно, как потом потерять из виду.
Мария смотрела, медленно переводя сомнамбулический взгляд: рог, округло расширяющийся от светлого острия, тупая морда, заросли темной с рыжинкой шерсти, сливающиеся с прошлогодней листвой. Глаза - большие, коричневые, совершенно коровьи... Кривой ствол ноги, вытянутой вперед, и на ней огромная, с тарелку, рана, сочащаяся медленно застывающей сукровицей. Из раны косо торчал обломок стального прута. Верно зверь рвал зубами собственное тело, пытаясь выдернуть колючку, сорвавшуюся со злосчастной каракули.
Мария шагнула вперед, присела на корточки, ухватила двумя пальцами заржавленный конец шипа и что есть силы дернула. По шкуре единорога волной прошла дрожь. Мария сама не соображала, что делает. Ей виделись только круглые, густо-карие глаза единорога. Никакое это не чудовище, а просто очень большая корова, сдуру забравшаяся в терновник, исколотая, несчастная, которую теперь надо лечить.
Водой из глиняной отцовской фляги Мария промыла рану, оторвала от подола нижней юбки длинную полосу полотна и перевязала истерзанную ногу. Единорог вздрагивал, шумно дышал, но терпел. На болоте Мария нарвала молодых побегов рогоза, принесла целую охапку, положила перед зверем. Коснулась рукой холодной кости плавно изгибающегося рога и сказала: