Были древних русичей

Чернобровкин Александр Васильевич

Все тринадцать не двигались, молча прислушивались к ночным звукам: шелесту листьев, потрескиванию веток, трущихся друг о друга, попискиванию мелких зверьков, хлопанью крыльев потревоженных птиц да скрипучей перекличке журавлей на болоте вдалеке. Вновь ухнула сова, прокатилось троекратное эхо, и на короткое время лес затих, словно насторожился. Старшая из стоявших полукругом девушек отделилась от подруг и плавной бесшумной походкой обогнула свою бывшую предводительницу, зашла со спины. В ее руке блеснул короткий нож – и толстая коса упала на траву. Лезвие оттянуло отворот рубахи, поползло вниз, с треском распарывая материю. Рубаха соскользнула на землю, обнажив стройное тело с упругой, налитой грудью, густой порослью в низу плоского живота и длинными и ровными, будто выточенными ногами.

Новая предводительница завернула отрезанную косу в распоротую рубаху и стала шагах в трех позади обнаженной. Остальные девушки омыли обнаженную с головы до ног росой и построились по старшинству в колонну. Бывшая предводительница попробовала гордо вскинуть голову, но та без косы никла, как надломленный цветок. Нерешительно, точно и ноги вдруг стали непослушны, она сделала маленький шажок, еще один и еще, немного приободрилась и засеменила прямо через поляну к тропинке, ведущей в глубь леса, оставляя на посеребренной траве темные овалы – следы босых ног. Дюжина красавиц-погодков, отпустив обнаженную шагов на десять, цепочкой потянулись следом.

Тропинка привела их на другую поляну, разделенную на две неравные части холмом, поросшим высокими густыми кустами. Посреди большей части рос древний дуб в несколько обхватов, нижние ветки которого были увешаны разноцветными ленточками, новыми и старыми, беличьими шкурками, увядшими венками. Под деревом были сложены поленицы дров, видимо, для костра, который собирались жечь во впадине, заполненной черными головешками и серовато-белыми костьми и расположенной посередине между дубом и черным деревянным идолом, стоявшим на возвышенности из обомшелых валунов. У идола были золотые волосы и борода, которые, напоминая языки пламени, обрамляли круглое свирепое лицо с сурово сжатыми губами, вывороченными ноздрями и густыми бровями, наплывшими на красные глаза из драгоценных камней. Глаза смотрели на восход и время от времени словно бы наливались злобой, когда на них падали отблески большого костра, горевшего на противоположном склоне холма почти у вершины. Оттуда доносились мужские голоса и звон чаш и тянуло запахом жареного мяса: видать, вдоволь было и еды, и хмельного, и желания пировать.

Обнаженная девушка остановилась на краю поляны, прислушалась к мужским голосам, то ли пытаясь распознать знакомый, то ли еще почему. Из-за кустов донеслось пение: высокий и чистый мужской голос, цепляющий душу, затянул щемяще-грустную песню о расставании с любимой перед походом:

Не плачь, моя лада,Потускнеют очи,Не увидят в синем небеСокола сизого.Лететь ему далеко,В края чужие,Ударить острым клювомВорона черного…

Кудесник двумя руками поднял чашу. Пунцовое варево как бы трепетало, переливаясь оттенками красного цвета, отчего казалось живым – душой, только что вырванной из человеческой груди.

– Любовный напиток Он малое сделает большим, а важное – суетой, – сказал старец, передавая чашу. – Пей зараз до дна.

Денница поднесла чашу к губам, вдохнула трепещущими ноздрями сладкий дурман. Крупная дрожь пробежала по телу девушки, руки затряслись, едва не расплескав напиток.

Кудесник напрягся, сжал руки в кулаки, глаза исчезли под нахмуренными бровями.

Денница уняла дрожь в теле и припала к чаше. Первый глоток дался тяжело – горяч ли был напиток или горек? – она справилась с собой, глотнула во второй раз, в третий… Лицо ее начало наливаться пунцовым румянцем. Выпив чуть меньше половины, денница поперхнулась. Пунцовая капля вытекла из уголка рта, пробежала по подбородку, спрыгнула на грудь, которая, казалось, набухла еще больше и закаменела.

Кудесник испуганно дернул головой, впился взглядом в каплю, будто

надеялся остановить ее. Капля, уменьшаясь, добралась до пупка и спряталась там. Старец подождал немного, убедился, что не вьггечет и не упадет на землю, облегченно вздохнул.

– И эта… – глухо буркнул он и подстегнул денницу злым взглядом.

Девушка быстро допила чашу и передала ее старцу. На покрасневших и будто припухших губах денницы играла улыбка, сочная, сучья, щеки полыхали румянцем, а глаза казались двумя темно-синими кусочками весеннего грозового неба. Когда ее пальцы ненароком дотронулись до руки старика, она одернула их и впервые посмотрела на него, как на мужчину.

Кудесник поднял чашу на уровень ее глаз, точно загораживался от них, и резким движением разломил пополам. Обе половинки были брошены в очаг, где занялись синевато-зеленым пламенем, и по пещере растекся острый, возбуждающий запах.

– Помни, – слабеющим, но все еще строгим голосом молвил кудесник, – ночь эта коротка и бездонна, как любовь, а там, – показал он скрюченным пальцем на выход из пещеры, – смерть, черная или белая, долгая или легкая. – Помолчав немного, будто собирал силы, чтобы произнести последние слова, приказал: – Ложись и жди.

Денница, широко расставляя ноги, приблизилась слабой, больной походкой к ложу, оглянулась. В пещера никого больше не было. Она села на ложе – и застонала томно: прикосновение ягодиц и бедер к мягкому, ласковому меху оказалось необычайно приятным. Закусив нижнюю губу и плотно смежив веки, она, вздрагивая от наслаждения, легла навзничь. Деннице показалось, что чувствует, как от очага катятся волны тепла, каждая следующая – теплее предыдущей, словно пламя разрастается ввысь и вширь, запахло гарью, послышались мужские голоса, пьяные и злые, и звон оружия…

…горело где-то рядом, соседний, наверное, дом, оттуда и голоса доносились. Никто не ожидал нападения среди бела дня, большая часть селян была в поле, а те, кто, как она, остались присматривать за домом, не успели убежать в лес. Она, двенадцатилетняя девочка, залезла под лавку и накрылась старым рядном, тревожно прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора.

– Моя! – крикнул молодой мужчина, и ступеньки крыльца заскрипели под его тяжестью.

Сильный удар распахнул входную дверь, жалобно заскрипели петли, в сенях загрохотал, покатившись, пустой бочонок. Свистнул меч, легко переполовинив полог из волчьих шкур, и со стуком вонзился в притолоку. Мужчина перешел из сеней в горницу, поддел ногой скамеечку, которая с шумом покатилась к лавке и остановилась в полусажени от нее. Зазвенело железо о железо – сбили замок с сундука, стукнулась крышка о стену, с тихим шорохом начала падать на пол одежда, штуки полотна.

Девочка чуть приподняла угол рядна, посмотрела в сторону сундука. Возле вороха вываленной на пол одежды она увидела сапоги, большие и стоптанные наружу, о левое голенище бились ножны меча. Ноги торопливо сгребали одежду и штуки полотна на расстеленный рядом платок с желто-красными цветами по черному полю. Руки схватили два противоположные угла платка, связали их, потянулись за двумя другими – и девочка увидела лицо грабителя, молодое и загорелое, с короткой русой бородкой и, кажется, серыми глазами: разглядеть не успела, потому что испуганно закрылась рядном.

Грабитель подошел к лавке, нащупал под рядном девочку, рывком вытянул ее. Спрятав меч в ножны, он намотал на левую руку девичью косу, а правой разорвал рубаху. Худенькое, угловатое тело с едва проклюнувшейся грудью не сильно заинтересовало его. Какое-то время он молча разглядывал девочку, затем помял грудь, бедра, одобрительно гмыкнул. Толкнув девочку на лавку, он не спеша снял пояс с мечом.

Девочка лежала неподвижно, хоть и боялась, но уже не так, как раньше, потому что поняла: не убьют, сделают другое. В ноздри ей ударил запах чужого тела – тяжелый дух пропотевшего мужчины. Шершавая, мозолистая рука помяла ее бедра, раздвинула, согнув в коленях, ноги. Твердое и упругое вдавилось в ее промежность, наполнив тупой болью. Мужчина дернулся и хекнул, словно рубил дрова, – и другая боль, острая и короткая, пронзила ее тело, заставила жалобно вскрикнуть. Потом было терпимо, вот только ноги начали затекать.