Было приказано выстоять
Шрифт:
— «Кама», «Кама»… давай хозяина…
Несколько минут спустя все уже были на проводе, и я, приложив трубку к уху, услышал молчаливое, настороженное дыхание сразу нескольких человек.
— Веселков и Ростовцев с наступлением сумерек оставляют на батарее по одному расчету, остальных людей высылают с лопатами в распоряжение Лемешко.
— Что делать? — спросил Веселков.
— Лемешко знает. Ростовцеву немедленно послать к старшине связного, чтобы старшина, оставив двух часовых, со всеми ездовыми, поварами и писарями, захватив с собой лопаты, прибыл ко мне. Веселков, остаешься на батарее,
— А мне как быть? — спросил Ростовцев.
— Ты тоже остаешься. Если надо, будешь стрелять сам.
— Ясно, — сказал Ростовцев.
— Действуйте.
— Есть.
Из других взводов я забрал все имеющиеся у них лопаты, вооружил ими петээровцев и телефонистов и отправил к Лемешко. Кроме того, второй и четвертый взводы должны были выделить по два расчета ручных пулеметов для прикрытия работ, а пулеметы третьего взвода были поставлены на отсечный, фланкирующий огонь. Общее руководство всеми работами возлагалось на Макарова. За короткую весеннюю ночь надо было успеть прорыть от оврага шестидесятиметровый ход сообщения, пока хотя бы в полроста, углубить до полного профиля осыпавшийся, старенький окопчик, превратить его в самую настоящую траншею — с огневыми площадками, нишами, укрытиями и перекрытиями. Почва была легкая, песчаная, народу на работы собралось порядочно, я стянул туда чуть ли не всю роту, и Макаров к рассвету должен был все закончить. Меня беспокоило другое: как бы не пронюхали об этом немцы. Они могли обстрелять работающих из орудий и минометов, могли, пользуясь случаем, произвести разведку боем на других участках, где оставалось всего по три-четыре человека. Мне бы тогда не сдобровать. Я знал, чем все это могло кончиться для меня. В лучшем случае — отстранением от должности. Могло быть и хуже.
В час ночи мне позвонил военный инженер Коровин, начальник штаба нашего батальона. Я ждал этого звонка и нарочно из-за него остался в блиндаже. Мы были вдвоем с Шубным. Халдей, Иван Пономаренко ушли с Макаровым.
— Как ведет себя немец? — спросил Коровин.
— Нормально — стреляет и светит.
— К тебе вышел начинж. Уточни с ним передний край. Будем ставить перед тобой «лепешки» и «коробочки».
То, что ко мне идет начальник инженерной службы батальона и будет ставить противотанковые и противопехотные мины, — это очень хорошо. Однако идет он не вовремя. Лучше, если бы он сделал это завтра. Во всяком случае, теперь надо будет подольше задержать его в блиндаже, а потом отвести к Сомову. В три часа начнет светать, работы закончатся…
Начальник инженерной службы батальона капитан Локтев пришел час спустя. Он высок ростом, ладно сложен, молод, белокур, румян и пользуется неотразимым успехом у женщин санчасти батальона. Я знаю об этом, усаживаю его за стол, угощаю чаем с клюквой и начинаю не спеша расспрашивать, поглядывая на часы, за кем он сейчас ухаживает. Локтев, посмеиваясь, отнекивается, рассказывает батальонные новости: командир третьей роты Филин решил жениться на военфельдшере Дусе, которая раньше была влюблена в Локтева. Напившись чаю, он придвигает к себе схему переднего края, рассматривает ее.
— Противотанковые мины мы поставим сзади тебя, в лощине, — говорит он.
— Правильно. Чтобы я сам подорвался на них.
— Ничего, не подорвешься. Мы тебе проходы сделаем.
— Вы мне лучше кусты заминируйте как следует.
— И кусты заминируем. Весь твой передний край.
В это время шумно вваливаются в блиндаж Макаров, Халдей, Пономаренко.
— Все, командир, — весело говорит Макаров. — Лемешко вышел вперед.
— Это куда вперед? — настораживается Локтев.
— Пойдем, покажу, — говорю я.
Мы выходим на улицу. Светает. Навстречу нам, устало переругиваясь, с лопатами на плечах, идут артиллеристы, минометчики, телефонисты, ездовые.
— Откуда они? — допытывается Локтев.
— С работы, — говорю я. — Сейчас увидишь.
Ход сообщения начинается от оврага и, петляя, тянется по полю. Сперва он только по пояс нам, но скоро мы уходим в него с головой.
Лемешко устроился прочно. Пулеметы, закутанные плащ-палатками, стоят на открытых площадках, в нишах — коробки с лентами, цинки, гранаты всех сортов. Ловко, все под руками. Молодцы. Фесенко, усталый, перепачканный землей, улыбается:
— Товарищ капитан, я сейчас одного немца — он вылез на бруствер — так ляпнул, он аж пятки задрал. К нему второй вылез, хотел, видно, утащить в траншею, а Важенин, — кивает он в сторону сержанта, стоящего рядом с ним, — а Важенин и второго уложил. Ну и переполох у них поднялся, послушайте.
Прислушиваемся. Немцы в самом деле о чем-то громко, встревоженно переговариваются.
— Галдят, — поясняет Фесенко.
Несколько минут спустя возле нашей траншеи начинают беспорядочно рваться мины.
— Разозлились немцы, — говорит Лемешко, подойдя к нам. Он лукаво улыбается. — Не понравилось.
— Ничего, товарищ лейтенант, привыкнут, — деловито замечает Фесенко. — Приучим.
— Когда это вы все успели? — спрашивает Локтев, удивленно оглядываясь.
— За ночь, товарищ капитан, — отвечает Лемешко.
— Что же ты мне не сказал? — Локтев укоризненно смотрит на меня. — Я бы тебе саперов подбросил.
— Ладно, — говорю, — ты давай скорее мины ставь.
— Сегодня ночью начнем.
Расставшись с Локтевым, я ложусь спать, но заснуть мне не удается. Возле дверей слышится чей-то злой, встревоженный голос:
— Где командир роты? — и в блиндаж вбегает испуганный, бледный адъютант командира дивизии.
— В чем дело, старший лейтенант? — спрашиваю я, приподнимаясь.
— Идите немедленно к командиру дивизии.
Я одеваюсь и иду следом за ним. Он почти бежит по оврагу.
Командир дивизии стоял на том самом месте, где еще вчера располагался Лемешко со своим взводом. Встретил он меня неприветливо.
— Где у тебя взвод, капитан? — сердито спросил он. Вокруг генерала, с автоматами наготове, стояли солдаты из его охраны. Я пал духом, еле выдавил из себя:
— Какой, товарищ генерал?
— Вот, который вчера здесь был, — он нетерпеливо топнул ногой.
— Впереди.
— Где?
— Пойдемте, покажу.
Я вскарабкался по склону оврага и остановился возле входа в траншею, пропустив вперед генерала.
— Пригнитесь только.