Былое без дум
Шрифт:
...Под знаменитый "Марш футболистов" Матвея Блантера на поле относительно бодро выбегали обе команды.
В руках у каждого из игроков-артистов - настоящий футбольный мяч. Правда, на разноцветных майках у всех почему-то были одни и те же цифры "00". Вместе с ними на поле появлялся и Ширвиндт. В одном лице он исполнял роль судьи и комментатора матча.
После свистка на поле оказывалось... одиннадцать мячей. Шура немедленно останавливал игру и выяснял, в чем дело. Новоявленные футболисты объясняли, что привыкли дома тренироваться каждый со своим персональным мячом и потому не могут бегать за чужими. С помощью боковых судей Ширвиндту в конце концов удавалось собрать десять мячей в огромную, прямо безразмерную хозяйственную авоську; теперь все гонялись за одним-единственным мячом.
На фоне полной творческой беспомощности сценаристов, режиссеров и актеров футбольный поединок Ширвиндта изначально
Правда, он шел внутри эстрадного концерта, который мог бы состояться и в скромном клубе, и в Колонном зале Дома союзов, ибо все остальные выступления вовсе не требовали такого огромного пространства. Тем более находка Ширвиндта заслуживала всяческой поддержки. И зрители ее оказывали, интуитивно оценивая необычность хода автора и режиссера. Но, к сожалению, устроители подобных представлений предпочитали ограничивать свои усилия приглашением знаменитостей, видя в этом надежный способ привлечь на свою сторону зрителей. Однако уже в конце семидесятых годов, когда бум в театре еще и не думал идти на спад, стадионы начали "гореть" синим пламенем, особенно в больших городах. А в районных центрах небольшие стадионы делали нерентабельными подобные усилия, направленные исключительно на сбор огромных средств - в масштабе тех цен, разумеется... Я не говорю уже о нынешних днях, когда в одинаково трудном положении оказались и первые, и вторые, и третьи.
Александр Анатольевич, что-то вы давно мне не писали.
Я МОГ БЫ БЫТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТОМ
Многоуважаемый Борис Михайлович!
В одном из предыдущих писем к Вам я заикнулся о том, что в молодости мечтал так или иначе коснуться всех близких моему образованию профессий. О радиорежиссуре я немного повспоминал, хотел перейти к ТВ, но, мысленно представив Ваш грозный взгляд и энциклопе-дическую осведомленность о всех попытках советского ТВ сделать эфир годным к употребле-нию и ярким, несколько сник и решил приоритет разговора о ТВ оставить за Вами, а сейчас коснуться сферы, где Вы несколько менее оснащены (как тонко я ушел от фразы "ни черта не смыслите"), и поговорить об эстраде. Любовь к эстраде я всосал с молоком матери. Моя мама (кстати, очень хорошо к тебе относившаяся) занималась в Первой студии МХАТ, где подавала надежды, из-за туберкулеза была вынуждена оставить актерскую профессию (это сейчас очень модны чахоточные героини, а при Немировиче, у которого училась мама, было строже) и заняться редакторской деятельностью сначала в Московской филармонии, а затем, когда в филармонии количество талантливых сотрудников определенной национальности превысило ценз на одно советское учреждение, ушла в Московскую эстраду, что находилась тогда напротив ЦУМа, в помещении нынешнего Училища Малого театра. Матери давно нет, но до сих пор я случайно или нарочно сталкиваюсь с актерами, которые с благодарностью вспоминают ее и говорят, что обязаны ей выходу на большую эстраду. Говорить, что я всосал эстраду с молоком матери, не совсем справедливо, ибо я всосал ее и с молоком отца тоже...
Дело в том, дорогой Боря, что отец мой Анатолий (что само по себе подразумевается, если я Александр Анатольевич) Ширвиндт был скрипач и обладал он удивительным слухом. Некоторое отставание в технике, как мне сейчас представляется, а также уникальное отсутствие каких-либо пробивных свойств характера не позволило ему добраться до музыкального Олимпа, куда, впрочем, он особенно и не стремился. Естественно, как и принято в любой интеллигентной семье (а рос я, Боря, будешь смеяться, в интеллигентной семье), меня учили на скрипке. Что это был за процесс, описать ни мне, ни даже тебе не под силу: тут нужна рука Ильфа. Но в двух словах происходило это так. Появлялся папа со скрипкой, предварительно заперев дверь в коридор, и умолял встать за гаммы. Я, уже тогда очень сообразительный, смиренно склонял голову, якобы соглашаясь начать мучить население дома жуткими звуками гамм Гржимали, и просился перед этим святым актом в туалет. Наивный папа открывал дверь, я бросался в туалет и запирался там навсегда. Нестабильность этого плацдарма заключалась в том, что жили мы тогда в старом московском доме в Скатертном переулке, что у Никитских ворот, в большой, мощной квартире из семи комнат (звучит гордо), с тем нюансом, что кроме нас в ней проживало еще пять семей. Семьи эти, несмотря на полюсное социальное, национальное и материальное положение, жили очень дружно. Вообще, если коммунизм берет истоки в коммунальных квартирах, что-то в нем есть. Но это вопрос отдельного изучения - жильцы кормили чужих детей, помогали друг другу, и многие из населявших квартиру были на моей стороне в кровавой борьбе с музыкальным образованием.
Но
На домашнем совете мать говорила, что это все - последняя капля и что теперь прямой путь в ремесленное училище (в конце сороковых ремесленное училище не было такой модной перспективой, как сегодня, и им пугали детей в интеллигентных семьях). На все нападки по скрипичному вопросу у меня был один-единственный ответный аргумент: "Игорь Ойстрах тоже не хочет заниматься!" Тут родителям крыть было нечем, ибо действительно Игорь в тот период страшно поддержал меня своим идентичным отношением к скрипке.
Прошло несколько лет, и папа со слезами на глазах говорил, что встретил Давида Федорови-ча Ойстраха и тот сказал, что Игорь давно одумался, прекрасно и много занимается и что на днях будет играть в Малом зале консерватории в сопровождении студенческого оркестра на отчетном концерте. "И ты бы мог, если бы!.. " восклицал папа, но поезд уже ушел.
Бедный папа! Я вспоминал эту его трагическую фразу в Большом зале консерватории весной 1992 года... Но по порядку! Дело в том, что наш уникальный и замечательный Владимир Спиваков, руководитель "Виртуозов Москвы", играет на папиной (моего) скрипке. История почти детективная. Во время войны папа разъезжал по фронтам с актерской бригадой. Об этих бригадах мало написано, но они существовали и остались в памяти фронтовиков. Судьбы этих бригад драматические, а чаще трагические. У нас в Театре сатиры существует спектакль "Прощай, конферансье!", поставленный А. Мироновым по пьесе Г. Горина, где есть попытка на документальной основе прочесть хотя бы одну страницу из эпопеи "Актер на фронте". В короткие передыхи между боевыми действиями на импровизированных сценах в виде сдвинутых кузовов полуторок актерские бригады пытались немного развлечь измученных бойцов. Папа не только играл в этом концерте соло, но и из-за отсутствия фортепиано аккомпанировал Пантофель-Нечецкой.
И вот во время одного из переездов в машину с артистами попал большой осколок и раздробил папину скрипку. Приехав на место концерта, доложили начальству о возникшей ситуации и невозможности выступления. Армейское начальство (а это оказалась ни больше ни меньше как ставка Г. Жукова) сказало подчиненным: "Достать скрипку" Шел 44-й год - трофеев было уже достаточно, а приказ Жукова, как известно, закон. Через некоторое время привезли три скрипки, папа выбрал одну и прошел с ней всю войну, концертировал после войны, преподавал и играл в оркестре Большого театра. Инструмент был мастера Гобетти, с удивительным звуком, что, впрочем, не надо доказывать, слушая Спивакова.
Прошли годы, и папа показал свою скрипку профессору Янкелевичу, своему приятелю, который определил, что в нижней деке скрипки завелся червячок и скрипка погибает, - надо срочно что-то делать, если уже не поздно. Так скрипка оказалась у Янкелевича. Не знаю, боюсь клеветать на большого мастера, но так или иначе червячка (если он был), очевидно, вывели, и скрипка оказалась впоследствии в руках ученика Янкелевича - Владимира Спивакова. Папа был бы счастлив, если бы узнал об этом.
И вот в Большом зале консерватории, при стечении всей элиты Москвы, дипкорпуса, правительства и Жванецкого, состоялся тысячный (юбилейный) концерт "Виртуозов Москвы".
За три месяца до этого события мне позвонил Володя Спиваков и сказал, что настало время публично отнимать у него скрипку, и как раз подвернулся удачный случай - юбилейный концерт. Мы вышли с незаменимым Державиным на сцену Большого зала, я отнял у Спивакова скрипку, рассказал эту душещипательную историю и в подтверждение своих слов сыграл десять нотных строк из Концерта Вивальди (кульминация моего скрипичного образования) в сопровож-дении "Виртуозов Москвы", правда, при дирижировании Державина, что несколько снижало серьезность момента. Бедный мой папа! Мог ли он себе представить, говоря о триумфе маленького Игоря Ойстраха в отчетном концерте музыкальной школы, что не пройдет и пятидесяти лет, и его непутевый сын будет играть на его скрипке в Большом зале консерватории в сопровождении "Виртуозов Москвы" перед уникальной по составу аудиторией, в присутствии первого президента России и Жванецкого.