Былое без дум
Шрифт:
Шура непредсказуем во всем. Он может ни с того ни с сего устроить мне скандал из-за пустяка. Предполагаю, что не мне одному. Зато он отходчив и тут же все забывает, как малое дитя. Думаю, этим последним наблюдением я и закончу свои записки. Во всяком случае, на данном этапе. Ведь мы еще не подводим итоги, а так просто, разминаемся, словно впереди - целая жизнь, отчего и назвали нашу книгу "Былое без дум".
Пусть думают другие, мы свое сделали как могли, так уж не взыщите!..
ТЕЛЕФОННАЯ КНИЖКА
Боря! Ты удачно прикидываешься интеллигентом
и должен помнить,
что в дневниках удивительного Евгения Шварца
есть раздел "Телефонная книжка" - мудрая придумка.
Евгений Львович решил, что писать о ком-то,
не написав о ком-то еще, обидно для себя
и несправедливо для забытых.
Взял
и пошел подряд,
ибо там, очевидно, вся жизнь:
друзья, коллеги, соучастники,
начальники - все, кроме, может быть, врагов,
писать о которых противно,
как бы этого ни хотелось.
Я не Шварц,
и книга, Боря, наша намного тоньше, но все же...
АРКАНОВ
Арканов Аркадий Михайлович. Я иногда думаю: что меня так тянет к Аркану (Аркан - это кличка Аркадия) уже много-много лет? А "много лет" в переводе на русский получается что-то около тридцати пяти. Ну, во-первых, наверное, привычка и точное взаимное ощущение, что ничего лучше у нас уже в этой жизни не повстречается, даже если бы и захотелось. Во-вторых же, хотя лучше бы это поставить во-первых, но теперь уже поздно (вот что значит редко писать - надо сначала думать, а потом бросаться к перу, а не наоборот), мы обладаем с ним сильным родственным качеством характера - мы не умеем резко и сразу сказать "нет!". Сколько бессмысленных глупостей и глупостей осмысленных совершили мы вместе и порознь из-за отсутствия этого качества. С годами стали мудрее, резче и категоричнее и доросли, довоспитали себя, или жизнь наломала из нас дров, и мы стали говорить ни да, ни нет. Это предел нашего волевого надругательства над характером и индивидуальностью.
Позорно ли это и стыдно ли? Размышляя о жизни как своей, так и аркановской, думаю, что эта вялость дала нам и некоторые плюсовые значения в судьбе и творчестве, потому что при аркановском ультраоригинальном писательском и человеческом таланте только вечно висящее над ним "да!" побеждало титаническую, самозабвенную лень - бросало к письменному столу, к эстраде, театру, друзьям. Из-за невозможности отказать появлялись удивительные монологи, редчайшие афоризмы, нежнейшие стихи, пикантные безделушки, очаровательные дети, рассказы бредбери-кафковского "розлива". Конечно, в ряду согласий бывали проколы грандиозной силы по безумию ненужности и затрат времени, но думаю, что баланс выведен жизнью со знаком плюс. Пороки и страсти по молодости у нас тоже были идентичные, всех не перечислишь, самая же губительная и дорогостоящая - это Московский государственный ипподром. Сегодня, заходя на ипподром по большим праздникам на Орловские дерби или другие дни больших призов, глядя уже дилетантским глазом на бешеные страсти вокруг бегового круга, где за одну милю дистанции возникают на трибунах сотни предынфарктных кардиограмм, я мысленно считаю сколько же прекрасных лошадей выкормил отборным овсом Аркадий Михайлович Арканов, сколько новых денников построили мы с ним в складчину для молодняка, играя (вернее, проигрывая) в течение многих лет на ипподроме.
В работе уникальной по мировым стандартам аэрокомпании Аэрофлот, где все крайне самобытно но сравнению с "Deltа" или "US Air", есть поистине потрясающая находка в деле окончательного слома воли вылетающего индивидуума - это "накопитель". Слово, взятое из мира химических реакций, парообразования и сливных устройств, в Аэрофлоте служит для постепенного перехода человека в состояние моральной невесомости. После мук регистрации вы попадете в категорию неполноценных лиц с клеймом "на досадку", после звона мелочи в арках таможенного пропускника и выгребания карманов наизнанку вы в преддверии заслуженного передыха перед посадкой моментально загоняетесь в "накопитель" - помещение, созданное по проектам душегубок, только не на колесах и без выхлопных газов, так как последние не нужны, ибо помещение герметично, воздух не подается, а газы и пот очумевших пассажиров и дешевле и действеннее. В "накопителе" нет стульев, нет воздуха, нет туалетов, нет пути назад. Вы прошли все кордоны, а вперед пути тоже нет: там летное поле - святая святых. В "накопитель" обычно загоняют за сорок-пятьдесят минут до посадки, чтобы было неповадно в дальнейшем пользоваться услугами Аэрофлота. Накапливается за этот период у пассажира действительно много всего - злость, одышка, стук в висках, свинец в ногах и другие вещи, требующие немедленного выхода наружу. Поэтому, когда крутобедрая синеформная мадам, с шипящим переговорником и каменным лицом на шее, с амбарными ключами проходит через "накопитель" к долгожданной двери и металлическим голосом говорит: "Сызрань, на посадку", тихое стадо бросается к амбразуре открываемой двери и понимает, что счастье - это вещь относительная.
В нашей жизни с Арканом было много негативных "накопителей", но мы так никогда и не поссорились, твердо зная, что в конце концов дверь "накопителя" откроется и мы вздохнем рядом друг с другом.
БУРОВ
Буров Альберт Григорьевич - в быту Алик. Профессор Театрального института имени Б.Щукина. Заторможенный неврастеник, ранимый, мнительный, дотошный и любимый. Был прекрасным артистом в Театре сатиры прошлого. Потом, очевидно, перерос необходимость круглосуточной зависимости от мэтров и восхищения значимостью родного театра на мировом рынке и ушел в педагогику, где из молодого педагога стал седым профессором, но не заметил этого и остался юношей. Руководит курсами - выпускает их с болью, тоской и грустью. Они его любят и жалеют, потому что он хуже их одет и не может сердиться по-настоящему - пыхтит, обижается и тем самым занудничает.
Он с юмором. Юмор у него хороший, мягкий и не похожий на чей-нибудь другой. Прикидывается простачком, но обаятельно-хитер. Артист он все равно замечательный, как ни глушит в себе это. В трудные минуты преддиплома сам бросается на амбразуру и играет в выпускных спектаклях. Так, сыграл он у меня сэра Питера в "Школе злословия", и не только сыграл, но и спровоцировал другого профессора и даже завкафедрой мастерства актера Ю.В.Катина-Ярцева сыграть другого сэра - сэра Оливера.
Шаг был необыкновенно мужественный. Одно дело учить, сидя на стуле в аудитории, где только подразумевается, что сам-то ты обучен давно, прекрасно и навсегда; другое - выйти на сцену в окружении своих же молодых бандитов, которые не простили бы ничего, если вдруг...
Оба профессора мучились, проклинали меня - злобно поглядывали на партнеров-студентов, все время ныли, что ребята их переигрывают, просились домой, но в результате замечательным образом сыграли и с грустью расставались с этой работой.
Случай этот не был уникальным в педагогической практике, но редким, прекрасным и безусловно нужным.
Шура! Меня увлекла твоя идея телефонной книги, и я подключаюсь.
ВОЛОДИН
Ширвиндт уже заметил, что без него не обходился ни один сколько-нибудь заметный юбилей. Стоило ему выйти на сцену, как зал настраивался на веселую волну. Ничего не поделаешь: такова уж природа его индивидуальности. Но справедливости ради надо сказать, что он не был заштатным трубадуром, а принимал участие в чествовании людей исключительно достойных. При этом для него не имели решающего значения собственные личные связи с юбиляром. Важно лишь, чтобы последний пользовался уважением и расположением Шуры, был человеком его круга.
В 1969 году Александру Володину исполнилось пятьдесят лет. До этого момента он все ходил в молодых, подающих надежды, любимых зрителями и театрами авторах, а тут вдруг сразу - полувековой юбилей!
Еще на памяти у всех были софроновские погромные подвалы в "Литературной газете", выразительно озаглавленные "Во сне и наяву", и выступления Алексея Николаевича Арбузова, вступившегося за младшего товарища с трибуны Всесоюзного совещания театральных работников в Колонном зале Дома союзов.
Пьесы Володина, за исключением "Фабричной девчонки", как правило, запрещались, а если и разрешались, то со всякими оговорками: "только для Товстоногова в БДТ" или "только для Ефремова в "Современнике" - время было такое суровое.
И вот на фоне всех этих бесконечных унизительных запретов и ограничений "Современник" решает отметить пятидесятилетие своего любимого автора. Юбилей устраивается в обстановке полной секретности - до того это было опасно. Ни афиши тебе, ни пригласительных билетов. По списку, утвержденному лично Ефремовым, завлит Ляля Котова и директор-распорядитель Леонид Эрман обзванивают узкий круг друзей театра и конфиденциально приглашают к себе в гости, чтобы сообща отметить день рождения Володина. На контроле у служебного входа, во избежание всяческих недоразумений, стоит все та же троица. Народу мало: всего около