Быт Бога
Шрифт:
Чтоб они могли увидеть, ещё и ещё раз увидеть это – тигра морили голодом, рабыню привязали к столбу.
Это сейчас, сейчас увидят…
Это теперь видят.
Теперь видят – это.
Видят!
Приблизилась ко мне Красивая недавно так, для её замужнего положения, близко, что я, прежде всего, вдруг понял, что если я, я сам, спрятаться смогу – в лишнюю тут, в компании, стопку, – то тело своё я спрятать не смогу, не смогу…
–– Что вы хотите этим сказать?..
И – Брат, и Ваня тоже мне, бывало, готовясь на свидание, гладя брюки, слушая-не
–– Чо вы хотите этим сказать?..
А завтра уж обязательно кто-то кому-то – окажись я рядом! – скажет, прервав разговор, как бы упрямо и как бы – как бы! – проблемно:
–– Что вы хотите этим ска-ать?..
Я это… о чём?..
Рассветать, может быть, будет…
Сделалось – тоска и тоска… Расстаться придётся с одиночеством.
…Когда я родился, я принял это слишком близко к сердцу.
…И приближения рассвета ещё не было, но чуял я, что это, рассвет, бывает, бывает…
…Настороженность: а что это – то, что я родился, – значит? – это и есть моё настоящее настроение.
Вокруг же – или намёки, или помехи.
…Чего мне расстраиваться?.. Вообще: мне – чего расстраиваться?!..
…Призвание означает – понять!..
…Ведь у меня есть память?.. Память о том состоянии.
Моя Колыбель – Умиление.
Умиление – моя Колыбель.
…Не ходи по своим следам. Они не пропадут.
Они – для после.
Не езди в часть, где служил, в вуз, где учился…
…Вдруг заметил, что я представляю, как я буду скоро улыбаться и – по-настоящему: как большой, как взрослый!..
Заторопился подумать: не выключить ли всё-таки свет… пока ещё ночь…
Заторопился вспомнить: что же важное ещё на сей миг не вспомнил…
Сон мой!..
И недавно.
Я – я. И я держу в руках… моё тело… И спрашиваю того, кто держит моё тело, – себя, получается:
–– Это я?..
Кивает мне утвердительно кто-то, кого я не вижу, но знаю, что он кивает…
–– А – это?.. – Показываю подбородком на тело.
Но тут… у того, что было сном, продолжения не стало…
Что ни слышу от других о жизни – понимаю, слушая, что это, жизнь, – какое-то сырое, податливое, неприятное, тягучее событие…
Только Брата, только Ваню всегда помнил как знающего что-то определенно.
Неурядица какая, ругаются все – а мы с ним молчим – и вдруг да ни с того ни с сего переглянемся… словно раз навсегда когда-то до этого договорились…
– – Как лучше жизнь перебыть? – Ну, не в колхозе же работать!.. Совсем недавно – связи иметь. И я всё по райкомам и обкомам. Всё-таки от звонка до звонка надо было. Но так я проявлял свои способности. А теперь их и не надо скрывать. Всё! Купил – продал. Или жвачку, или завод. Так весь мир нормальный живет. А кто книжки читает – пусть их и ест.
–– Мы – верили! И работали на общество. А нынче всё, что мы наработали, разворовали. Как же после этого нам свои жизни перебывать?.. Вот теперь бы распоясать народ! Тех, кто не умеет хапать!
–– Вы не знали, что жизнь это – перебыть. Так и я не знала и не знаю. И наплевать. А вот вы подсунули мне сынка разгильдяя-пьяницу, ну и возитесь теперь с его дочкой-дурочкой!..
Современник… родители… сноха…
Вскочил вдруг!.. Сел на кровати…
Брат… Брат… в камере?..
Жидкий свет лампочный за ночь, казалось, протух… С гадливостью подумал об этом свете тусклом – напомнил он мне, что у меня есть… лицо и мне ещё надо что-то им… выражать…
Одиночество моё на миг ощутилось мною как омерзительное одиночество, туалетное одиночество.
Я медленно встал на мои ноги.
Умыться забежал быстро – как в перегретую сауну, холодную воду туго прижал к лицу три, как всегда, раза… Видел, однако, теменем своим, моим, что зеркало, над раковиной, бракованное: в углу "молоко"…
Выбежал брезгливо – походя вспоминая, как не любил всегда зеркал, не любил всегда своих фото… не любил никогда ни газет, ни радио, ни теле: и в зеркале, и в газете – всё не про меня, всё не обо мне!..
Чайник – когда же его включил? – кипел… Было стыдно дуть в чай… было стыдно фыркать…
…Дело моё – быть одному: труд мой такой, работа моя такая, такова моя страда.
Чтобы – прислушиваться. Чтобы – догадаться. И – не для себя, не для судьбы своей. А – вообще.
Вообще – и есть моя судьба.
…Одевался – когда же разделся? – положил ладонь на грудь: вот оно – место происшествия!..
Сладко опять чуть стало от такой непроизвольности… Стоял, дремотно покачиваясь…
Во мне, в том, в зеркале который, в теле моём, кроме меня, есть ещё кто-то… какой-то Мальчик. Мальчик тёплый, тёпленький… Он – я. И – не я. Это – Мальчик трогательный и даже меня трогающий… Мягкий, обидчивый, ранимый… Вот бы мне раньше его выделить!.. Его-то все, вижу, – сходу и безошибочно во мне выделяя! – всё и хотят подержать, словно тельце какое, в руках, погладить, потрогать его хоть за ножку… И – ведь удается… Один я его, Мальчика моего, строжу… А я, тело моё, только красней за него, за тёплого, за мягкого…
И даже стыдно стало перед ним, перед моим Мальчиком: мало его берегу, мало ему угождаю… можно бы и побольше…
И смотрел на тапки, на тапочки синенькие – на женские, домашние… Они – на самом виду!.. У второй-то кровати, – чуть не посреди Комнаты.
Так их поставила тут Дева. Так, чтоб тут стояли!.. Это, уходя, и сказала.
Посмотрел я тут же на иконку картонную на столе… Принёс, подарил, поставил Монах… Сказал – то же: пусть тут, на виду, стоит!..
Показалось вдруг свежим, непривычным фактом то, что я – тут, в доме с табличкой "Общежитие какого-то завода", что я в комнате с табличкой на дверях "Изолятор" – уж так начальство моё договорилось с комендантом: где-то на этаже, в комнате с кем-то я отказался жить…
…Жизнь – это явление природы, которое "кому ты нужен" называется.
…И как же я провел тут ночь?.. – Будто это была первая и единственная ночь тут, в "общаге" – где все знают, кстати, кто живёт в изоляторе, и зовут его, слышал не раз, Следак!
Живу в "Общежитии", живу в "Изоляторе".
Живу в общежитии. Живу в изоляторе.
Надел пальто, шляпу, слабо и гневно думал: как это всё обычно!..
Что я буду делать дальше?.. Буду, что ли, жить после… своих двадцати восьми?..