Быт Бога
Шрифт:
Глубоко вдруг мне задышалось, заслышалось моё сердце, закружилась чуть моя голова…
Сейчас случится главное по существу: я выйду – и буду… среди других…
А я и не замечал – пока не далось, – что я живу в своём, в моём, мире – вот насколько я жил в нём.
Я стал собирать себя.
И всё-таки, всё-таки… Чего же я испугался вчера? Чего – испугался? Ведь в самом деле: я – я. Почему этого мало? Я лишь родился – и сразу уж я – я. Понимать это, знать это, твердить об этом, быть в этом уверенным – почему этого мало для спасения?.. Для спасения среди
Развёл вдруг у двери руки – непроизвольность сладкая, Мальчикавая, вернулась ко мне…
Но словно видел и слышал со стороны, как запираю, как иду по коридору, по фойе, как выхожу на улицу – как летят в меня со всех сторон глазные яблоки!..
…Ребёнок плачет, не пьёт – чаинка в чае.
Часть третья
На утренне-звонкий снежок под воздух высокий я вышел – и после всего – о! – именно после всего на спокойный снег под небо ласковое вышел я…
Защекотало ноздри и глаза от вкусного пространства прозрачного, а в нём ведь, в чистом пространстве… двигались туда-сюда… прямые и молчаливые… И уже восьмой час: всё и всех видно: случись – и не скажешь, что не узнал!
Вижу воздух, вижу воздух…
Женщина – женщина, которая поправляла на плечо своё голое тесемку рубашки, которая по телефону-то, своей подруге-то, – она сообщала тогда, утром, обо мне – и при мне! – то, что, якобы, есть я:
–– Всё нормально!.. Ага… Ага…
Сведенья обо мне, сведенья обо мне…
Но морозец был такой синий и призывно слышный, что я, прежде всего, встал и просто лишь стоял и просто смотрел и просто дышал и – жалел, что так всегда не буду стоять.
А пошёл – словно лёгкое понёс что-то.
Солнце устроила мне сегодня видимая Природа – за молитву мою утреннюю ей!
Дорожки по дворам, по тротуарам – ровные и глубокие меж сугробов мартовских аккуратных – словно бы припасённых надолго…
Подходил к своей, к его, машине мужчина опрятный, взялся за ручку дверцы – а поглядел-то на меня! – Раз собрался куда по делу, так и езжай подобру-поздорову – чего на меня-то бы оглядываться?.. Ну не-ет! – А для того и купил он автомобиль, чтобы… я его с ним увидел!.. Сколь он удачлив. Только он не знает об этом. И даже не знает, зачем ему удача.
Увидел я: девушка – там, в понятном ей времени и месте, – с богатыми волосами шла – в одних словно объёмных волосах.
Увидел юношу, который – там, в известной ему среде, – шёл, дерзко остриженный, чтобы – там, где он, – была видна его дерзость.
Увидел я галку, вспорхнувшую, серую: она, галка, – там, где она – галка и где другие галки – такие же серые и так же летают, – взлетела, от других-то, с какой-то дрянью на сук, прижала своей, её, лапой дрянь к суку, стала эту дрянь долбить её клювом.
Подальше остановку обходя, всё видел я, как старый мужчина и старая женщина стояли лицом друг к другу и близко: давно были – там, где они давно и близко были, – мужем и женой.
Старуху вон вижу – вчерашнюю, может, что – с собачкой…
Вот и ещё один, и ещё один на меня оглянулся – откуда-то оттуда, где он есть и где он не знает, что это значит.
Недавно смело заметил я: ребёнок идет – и не сворачивает!.. Я раньше, удивляясь-то, всё сталкивался с ними, с детьми. И для интереса стал… идти прямо на ребёнка. И что же?!.. Ребёнок видит, что на него движется большой, незнакомый и уверенный и – не сторонится. Потому что – нет, не потому что он что-то "считает", – а потому, что он, ребенок, живёт в своём мире, в его мире – и не боится это знать.
И стал радостно побаиваться детей. – Не отравлены ещё мыслью, что они, якобы, в каком-то "одном мире"!
Знаю, что один это знаю.
Так чего же… боюсь?..
Если вот хоть он, первый встречный, не знает… разве что чувствует и озабочен… и ответ с меня сглядывает…
Общежитие! Общежитие!
Как наказание неотвратимое – предстоящее – вспомнил. Вся моя жизнь прежняя была так…
Родители мне:
–– Все вон стремятся учиться на "отлично".
Я родителям:
–– Вот и пусть все стремятся учиться на "отлично".
То один, то другой мне:
–– А зачем же все читают газеты?
Я им:
–– Вот и спросите всех, зачем они читают газеты!
Остро понялось, что я лишён на сегодня главного достояния личного – возможности сказать вслух:
–– А вам какое дело?!..
И теперь – как же бывать?
А так. Я же – я. Посягают – да и пусть посягают!..
Ощутил вдруг свеже-явно – новое понятное: что вокруг меня, всего меня, на расстоянии примерно руки моей вытянутой… окружает меня со всех сторон шар – шар тончайший… прозрачнейший… невидимый… легкий… зыбкий… Вот ведь чувствую – окружает!.. И в этом шаре, в этой сфере – моя, нагретая мною, теплица, мой запах, моя живая обжитость… Так что я распространяю всего себя, меня, по всей внутренности пузыря-шара. И это шар был, опять же, вокруг меня всегда. И я, опять же, об этом всегда знал…
И я, который я, и я, моё тело, и я, тот Мальчик, – они в этом шаре-пространстве, как в сосуде прозрачном и полном сока. Стенки сосуда-шара тонки, тягучи и податливы. Но никогда не прорываются. И даже если кто-то, посягая на меня, обнимает меня, то лишь продавливает шар. Но тонкая стенка между мною, телом моим, и грудью обнявшего меня всё-таки остается.
Да я, пожалуй, так бы и крикнул: знаю о себе всё!..
Ничего не понять, если…
Я – я. И должен беречь и тело, и Мальчика.
Брат! – О, младенец, я, с рук чьих-то, видел, как Брат мой, ребёнок, стриженный, большеголовый, с ушами оттопыренными, голову эту свою, его, сунул – ради вящего своего баловства – в спинку деревянного стула… И не смог вынуть обратно!.. Плач! Паника… Сестрёнка, тётка… Потом – Отец, Мать!..
Окружающие, окружающие…
Всего-навсего.
Зато – сны!.. Они же – мои. Они же – мне… Сны-полёты!..
В школьное моё время заставляли на уроке меня петь – и я услышал чей-то незнакомый, из себя, голос…