Быть лучшей

Брэдфорд Барбара Тейлор

– Никто мне не поможет. Полагаю, что я выживу – все выживают. Но печаль будет со мной всегда – она ведь была такая молодая, разве ты не понимаешь? Когда умирают старики – это нормально, таков закон природы. И когда мы их хороним, боль от утраты постепенно проходит. Но когда мы хороним молодых, эта боль остается навсегда.

– Да нет же, нет, поверь мне, пожалуйста, – настойчиво проговорил Шейн. – И Мэдди не хотела, чтобы так было. Она хотела, что бы ты черпал силу в…

– Ради Бога, не читай мне проповедей, Шейн! – раздраженно воскликнул Филип.

– Да

я и не собираюсь, – мягко ответил Шейн. Филип устало вздохнул, откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

В комнате установилась тишина.

Вдруг Филип вскочил и, поспешно подойдя к бару, добавил себе льда. Бросив на Шейна пристальный взгляд, он сказал тусклым голосом:

– Я не могу припомнить ничего из того, что было в прошлом году, понимаешь? И это самое страшное. Не год, а… какая-то пустота. Она ушла… словно ее никогда и не было в моей жизни. – Голос его прервался. Помолчав немного, Филип хрипло проговорил: – Я не могу ее вспомнить… Не могу вспомнить мою Мэдди.

– Ты все еще в шоке, Филип. – Шейн хотел успокоить друга. К тому же это была чистая правда. – Поверь, все это шок. Ты непременно вспомнишь ее.

Филип яростно затряс головой.

– Нет. Я знаю, что это не так.

– Тело ушло в землю, но дух остался с тобой, – заговорил Шейн. – Он живет в тебе. В тебе ее дух. В тебе и в дочке. Только тело ушло. Поверь мне, ради Бога. Мэдди в твоем сердце и в твоей памяти, и навсегда там пребудет. И у тебя есть ребенок.

Филип не ответил.

Он отошел от бара и остановился у окна. Походка у него была, как у старика. Он с величайшим вниманием вслушивался в то, что говорил Шейн. Может, все это правда? Что дух Мэдди живет в нем? И всегда будет жить?

Филип вздохнул. Никакого утешения в словах Шейна он не нашел. Он уже смирился с тем, что Мэдди умерла, покинула его навсегда. А ведь только ради нее он и жил. В ней была вся его жизнь. Мэдди исцеляла любую его боль, одна мысль о ней делала его счастливым, согревала сердце. А сейчас он даже лица ее вспомнить не может. Для этого приходится глядеть на фотографию. Отчего это? Ведь он так любил ее.

Филип крепко зажмурился и прижал к горящему лбу стакан. Это он убил ее. Убил женщину, которую любил больше всего на свете. Своей любовью и убил.

Шейн сказал что-то. Филип открыл глаза, но ничего не ответил. Он просто не слышал зятя.

Он глядел на ночное небо. Как прекрасно оно было сегодня ночью – темно-синее, бархатисто-нежное, безоблачное, сияющее алмазными звездами и огнями небоскребов. А над восточными предместьями города небо было необычного аметистового цвета. В нем, извиваясь, разбегаясь в разные стороны, дрожали золотистые и красные полосы.

«Завтра будет чудесный день», – рассеянно подумал Филип. «Красный закат – пастух рад, восход красен – день опасен». Бабушка часто повторяла ему в детстве эту присказку. Эмма всегда смотрела на небо. При виде этой ночной красоты в горле у него встал комок. «Отчего бы это?» – подумал он. И тут вспомнил – Мэдди тоже всегда вычисляла приметы по облакам, по цвету неба, по меняющемуся свету дня, клонящегося к ночи.

Филип застыл. Нахмурившись, он подошел к окну вплотную и пристально посмотрел на темную массу облаков, всплывавшую над небоскребами в нескольких кварталах отсюда. Какой странный вид. Что бы это могло быть?

– Боже мой! – воскликнул он буквально через мгновение. – Боже мой!

Вскочив на ноги, Шейн поспешно подошел к нему.

– Что случилось? Тебе плохо?

Филип круто повернулся, схватил Шейна за руку и подтащил его к окну.

– Смотри вон там! Черный дым, красное пламя. О Боже, Шейн, у тебя пожар. Это «Сидней-О'Нил» горит.

Шейн онемел. Тяжело дыша, он посмотрел, куда показывал Филип. Географию города он знал неважно, так что не сразу понял, откуда валит дым. Но это и впрямь горел его отель. Отсюда хорошо были видны огромные окна знаменитого «Зала орхидей».

Не говоря ни слова, он повернулся и бросился прочь.

Филип последовал за ним.

Они ворвались в лифт, с ужасом глядя друг на друга и не говоря ни слова. Внизу, проскочив холл, выбежали на Бридж-стрит и со всех ног помчались к отелю. Стук их каблуков заглушила пронзительная сирена трех пожарных машин, на полной скорости мчавшихся к горящему зданию.

Глава 38

Стремительно приближаясь к отелю, Шейн гадал, какую картину он там застанет. Ясно, что дело плохо, но насколько плохо – вот в чем вопрос.

Только человек, знающий гостиничное дело изнутри, представляет себе, что такое пожар в отеле, чем он чреват. Поэтому Шейн готовился к худшему – к панике, к ужасу, к хаосу. Он рисовал в воображении людей, задыхающихся от дыма, обгоревших, со сломанными костями, искалеченных. И мертвых.

Он завернул за угол, и его глазам открылся «Сидней-О'Нил», его любимейшая во всем мире гостиница. Увиденное заставило его застыть на месте.

– О Боже! Нет! Нет! – выдохнул он.

Отель представлял собой чистый ад. Языки пламени, черный дым, пепелище – вот что открылось его глазу. Над горящим зданием кружили вертолеты, снимая людей с крыши. Пожарники трудились вовсю. Одни поливали здание из шлангов, другие взбирались на лестницы, вытаскивая людей из окон.

Повсюду виднелись машины «скорой помощи» и полицейские машины. Врачи, санитары и полицейские сбились с ног, делая все от них зависящее. Три «скорые» с включенными сиренами промчались мимо Шейна в сторону ближайшей больницы.

Шейн вытащил из кармана носовой платок и вытер взмокший лоб. Он вспотел не только от бега, но и от страха за тех, кто, возможно, не мог выбраться из гостиницы.

Вокруг валялось битое стекло, глаза слезились от дыма, который сам по себе мог вызвать тяжелейшие последствия, полицейские и служащие гостиницы что-то кричали, отовсюду доносились стоны и рыдания. У полицейской машины толпились перепуганные и растерянные постояльцы. Многие из них были в пижамах. Шейн уже собирался подойти к ним, как увидел, что их сопровождают двое гостиничных носильщиков. Они подвели группу к скорой, в которой была организована первая помощь для легко пострадавших.