Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
Как я выговорил: «На вашей Аннушке» — и не помню, видел только, как он весь позеленел и закусил себе губу. Я так и думал, что бросится меня бить, аж глаза зажмурил… Нет, засмеялся и говорит так ласково: «Разве ты любишь ее?» «Очень, — говорю, — люблю, ваше высокоблагородие!» — «Что ж, если вы любите друг друга, так я ничего против этого не имею. А она тебя любит? Аннушка, — говорит (она за дверьми стояла), — вот мой унтер-офицер хочет на тебе жениться. Желаешь за него идти замуж? Любишь его?» — «Воля ваша, барин, как прикажете». А сама чуть дышит.
«Хорошо, друзья мои. — А у самого глаза так и бегают, губы трясутся, а ноздри раздуваются. — Только она — моя крепостная. Заплати тысячу рублей, а потом и женись, а до тех пор… — Как крикнет: — Пошел вон!»
Так у меня кровь захолонула. Повернулся я налево кругом и как шальной дошел до казармы. Люди строились в церковь, пошел и я с ними вместе. Молитва на ум не шла, «тысячу рублей» да «пошел вон» так и гудели в голове, особенно как посмотрю на капитана. А он стоит себе впереди всех и так усердно молится на коленях.
С той поры житья мне не стало, руки хотел на себя наложить, ничего делать не мог, службу совсем позабыл, а тут капитан стал привязываться, фельдфебель тоже начал прижимать, должно быть, по приказанию.
Терпел я это, терпел с неделю, больше — невмоготу стало. Раз рота пошла с капитаном в караул, я сменился — был дежурным. Вечерком, после зори, пошел на старое место. Смотрю, через полчаса выбегает Аннушка, выбежала и прямо мне на шею, плачет и целует меня. Это было в первый раз, что мы целовались, первый и последний. Как я обнял ее, так мы и простояли до полуночи. О чем мы говорили, не знаю. Помню только, что ламповщик разогнал нас, как пришел лампы тушить…
На другой день капитан все узнал. Нашлись добрые люди и передали. Представил меня к разжалованию из унтер-офицеров за дурное поведение и отлучки из казармы да велел держать под арестом до приказания. Останься он еще хоть месяц командиром, погубил бы меня вконец, да произвелся в полковники и получил место. Как сдавал роту новому командиру, так сказал обо мне: «На него советую обратить внимание — безнравственный человек. Он имел дерзость у меня в доме разврат заводить». Кабы вы знали, как мне было больно слышать это! Лучше бы он убил меня, чем так говорить. Если б не начальство, кажется, в куски разорвал бы его. Да что делать, пришлось терпеть! Аннушки с тех пор я не видел, что с ней сталось — не знаю. Вот уже сколько лет прошло, голова облезла, как старый полушубок, а и теперь не могу вспомнить о ней, чтоб лихорадка меня не била.
Действительно, нельзя было узнать Маковнюка: лицо его было бледно, глаза сверкали, голос был прерывист…
— Извините, — сказал он, несколько успокоившись, — что наговорил вам всякой всячины. Не прогневайтесь, вы же сами говорили, чтобы все рассказывал.
Рассказ Маковнюка произвел на меня грустное впечатление. Я не мог отказать в глубоком сочувствии этой прекрасной личности. Ни тяжесть двадцатилетней службы, ни полный произвол начальников в продолжение ее, ни самые их слабости не положили клейма на эту прямую и честную натуру. Мы привыкли смотреть на поступки низшего класса людей с точки зрения чисто юридической и никак не хотим рассмотреть каждый факт с точки зрения психологической. Мы думаем, что они не представляют с этой стороны ничего занимательного, или не имеем времени заниматься такими пустяками! Разве под беленой амуницией, лядункой[29] или перевязью бьется не такое же сердце, как и под батистовой рубашкой? Если б можно было разобрать побудительные причины всех побегов, покраж и дерзостей, то, вероятно, оказалось бы, что половина их происходила не от совершенной испорченности виновных, а от непонимания их человеческих требований. Служить почти всю свою жизнь, быть навеки оторванным от всего близкого, не имея ничего впереди, не давать никакой жизни своему сердцу, это не свойственно натуре человека, — он или впадает в апатию, или бросается в крайности.
Сколько драм, раздирающих душу, безвестно разыгрываются сначала в стенах казарм, потом на госпитальной койке, и никто про них не знает, даже сонный фельдшер, пишущий последнюю волю умирающего об его сундуке и постели. На другой день только отдадут в приказе: «Такой-то, такой-то исключается из списков», да доктор в скорбном листке пропишет по-латыни какую-нибудь хитрую болезнь, которую и не переведешь по-русски. Тем все и кончается.
Л. КЛУГИН
РУССКАЯ СОЛДАТСКАЯ АРТЕЛЬ[30]
Война 1853–1856 годов[31] застала Россию в самом сильном развитии вооруженных сил. В последние годы мирного времени одни регулярные ее войска простирались до 1 140 000 человек. В продолжение войны цифра эта увеличилась, но по заключении мира тотчас же было приступлено к уменьшению состава нашей армии. Сначала уволено из регулярных и иррегулярных войск и из состава государственного ополчения до миллиона чинов, вследствие чего русская армия дошла до миллиона с небольшим. Последующими затем распоряжениями в составе войск произведены были новые ограничения, и регулярная армия наша уменьшилась противу приведенной выше цифры на 290 000.
Таким образом, в настоящее время регулярное наше войско представляет цифру в 850 000 человек, цифру все-таки весьма значительную. Такая масса войска, естественно, должна поглощать огромную часть государственных доходов. И действительно: русская армия со всеми военными учреждениями стоит правительству около 100 000 000 рублей серебром, что составляет едва ли не более третьей части всех доходов России.
Такие два знаменательных факта, как число наших войск и цифра стоимости их содержания, не могут не возбуждать общего внимания. Вникая в них, естественно прийти к желанию ознакомиться поближе с той частью русского народа, которая, будучи сословием непроизводительным и дорого стоящим государству, исполняет благородную и трудную обязанность охранять интересы нашего отечества на пространстве десятков тысяч верст, от берегов Балтийского моря до Великого океана.
Но если громадность числа русских войск и издержек на содержание их достойны основательного исследования, то найдется немало и других причин, которыми объяснится желание ознакомиться с нашим войском вообще и с составными его единицами в особенности. Мы обратим здесь внимание на одно обстоятельство, по которому солдат наш заслуживает подробного ознакомления с ним.
Несмотря на различные национальности, входящие в состав русского войска, оно представляется почти исключительно великорусским народом, носящим в себе много элементов того сословия, которое служит ему главнейшим рассадником, — нашего крестьянства. Во всех государствах постоянно содержимые народные войска, естественно, проявляют свойства и особенности их нации. Хотя при большей или меньшей продолжительности срока службы и при некоторых других ее условиях солдат приобретает особые навыки, особые понятия, отличающие его от собратьев, оставшихся в первобытном состоянии, однако в главных основаниях солдат, какой бы нации он ни был, остается сыном своей страны и того сословия, которому принадлежал до поступления в военную службу. А как главнейшим источником для составления и пополнения нашего войска служат крестьяне, то и в солдате русском проявляется в главных чертах тип многочисленнейшего нашего сословия — земледельческого. Это вполне подтверждается тем, что нижние чины, в особенности армейские, при увольнении на родину отставкой или бессрочным отпуском становятся опять по преимуществу земледельцами.
Такое явление в русском солдате, столь выгодное для него самого и не менее полезное для государства, по нашему мнению, может быть объяснено двумя главнейшими причинами. У нас, в армии собственно, не развита система казарменного размещения войск, которое в России представляется до настоящего времени исключительным способом квартирования солдат. Большую часть своей службы армейский солдат проводит на обывательских квартирах. Из этого истекают, правда, многие неудобства: обучение его не может производиться с таким успехом, за ним нельзя иметь такого неослабного надзора, как при казарменном размещении. Кроме того, натуральный налог квартирной повинности не поддается уравнительной раскладке на все народонаселение государства. Но невыгоды эти отчасти вознаграждаются тем, что и при продолжительном сроке службы, как у нас, живя по преимуществу в деревнях, между крестьянами, кормясь вместе с ними, принимая часто участие в их занятиях, армейский солдат встречает много условий, не допускающих его отвыкнуть от прежнего быта и сопряженных с ним трудов и занятий. Но есть и другая причина, приводящая солдата нашего к подобным же последствиям: собственно солдатский быт заключает в себе в некотором отношении немало общего с бытом русского простого народа.