Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
С жадным любопытством, быть может, и с радостным трепетом в сердце толпились солдаты наши у проезжей дороги, и видно было, с каким умилением смотрели они на родимую бородку, на серый, почти крестьянский кафтан и большие юфтевые сапоги, когда проходили мимо них запыленные ряды ратников после дальнего похода. Вид этих воинов-новобранцев невольно привлекал каждого. Он каждому напоминал что-то близкое: и родную избу, и зиму с снежными сугробами, и православный свой приход с деревянною церковью, и красную, как маков цвет, хозяйку белолику-круглолику, и много-много, от чего уже так давно отстал солдатик наш и что покинул он вдали, пространствовав два года по княжествам Дунайским, по магазинам Бессарабии да по степному раздолью под Евпаторией. Нельзя было не заметить, какое живое чувство говорило в глазах каждого из наших воинов пустыни. «Здорово, земляки! Далек ли путь-дорога? Счастливо ль отбыли поход?» — «Поход-то нелегок да благо к концу. Идем на битву за царя, за веру, за Русь святую!» — то и дело слышались ответы из рядов.
Дружины разделились, и роты разошлись по разным постам и ущельям.
Был близок уже октябрь, и хотя среди дня воздух тепел был, как летом, но по утрам появлялся уже иней на деревянных мостиках дороги да кой-где иногда кристальные блестки на поверхности воды. Поэтому не без удивления смотрел я на белое исподнее платье ратников, а впрочем, полагал, что в ранцах или же на подводах, во всяком случае, у них должно быть и суконное. Не любит наш простолюдин в сукно рядиться спозаранку, и нередко даже в трескучий мороз можно увидать солдата в его любимых китайчатых шароварах полинялого синего или голубого цвета преспокойно отбывающим обыденные домашние работы. Одна рота ратников направилась по горе и наверху, верстах в трех от нашего зимовья, заняла землянки на очень живописном месте, в виду синеющего вдали моря, построенные их предшественниками, пехотными солдатами.
Землянки эти были мне очень хорошо знакомы. Чтобы дать о них понятие, начну я с офицерской землянки, например, хоть ротного командира, после которой о солдатской речь будет очень коротка. Давно известно, что пехотный солдат более всякого другого ловок и изобретателен в доставлении себе и начальнику своему возможного удобства на бивуаке. Лишь только где-нибудь, хоть в самом пустом месте, расположилась пехота на неделю-другую, тотчас появляется жаркая баня русская. И каких выдумок вы тут не увидите! То является она вроде гнезда или норки какого-нибудь зверька подземного, то представляет собою целый курган земляной, то лепится где-нибудь к обрыву горы или крутого берега из камней, дерну и т. д. и всегда заключает в себе не без искусства сложенную печку-каменку, подчас из простого булыжника или плитняка, занимающую всегда около половины далеко не огромного пространства бани. Густой белый пар, вырывающийся из этой наскоро сложенной отрады русского человека всякий раз, когда откроется крошечная дверь, да раскрасневшиеся от жару лица солдат свидетельствуют вам о «благополучии» бивуачного отдыха.
Такие опытные строители, разумеется, не затруднятся устроить около своих землянок и жилье для их капитана со всевозможною роскошью, особенно когда под рукой есть кустарники и лес и когда приказом главнокомандующего разрешено пользоваться ими для построек. Землянка капитана Б. была врыта в землю и огорожена плетнем до половины ее высоты (в рост человека) и состояла из двух отделений: одно при входе, теплый «присенок», в то же время кухня и спальня для денщика капитанского; за ней — другое, около сажени в ширину и сажени полторы в длину — комната самого капитана. Верхняя половина стен состояла из трех-четырех венцов букового леса, только что срубленного с пня, очень порядочно обтесанного с внутренней стороны и со свойственным нашему простолюдину умением исправно прирубленного «в спой», с прокладкою даже мелким горным сеном за неимением мха. Потолок был сложен из того же бука, смазан глиною и покрыт землею на два ската. Маленькое окошко в одно стекло, привезенное артельщиком из Симферополя, достаточно освещало эту комнатку, а нагревалась она тою же самою печкою из глины и булыжника, в которой готовилось кушанье.
К началу осени, когда, впрочем, наступили уже длинные холодные вечера и по ночам появлялись в горах морозы, а по временам мочило и порядочным ливнем, мне случалось заезжать к гостеприимному капитану Б. Тут ознакомился я с его маленькой землянкой на вершине горного перевала, и всякий раз промеж неумолкаемой беседы о новостях с северной стороны Севастополя (южная уже была очищена), о приключениях под Евпаторией или на правом фланге горной позиции нашей, о похождениях разных героев Симферополя, этой столицы госпиталей, подвижных магазинов, провиантских и других складов, мы не могли нахвалиться уютностью и удобством незатейливой, как описано, квартиры капитана, в которой железная складная тульская кровать, складной табурет и столик, сделанный из половинки какого-то ставня, ни разу не дали права вспомнить о недостатке мебели.
Солдатские землянки были построены в ряд, каждая на пятнадцать или двадцать человек; углублены они в землю были несколько более капитанской, поверх земли в них не было бревенчатого сруба, и вместо потолка они просто-напросто покрыты были двускатными крышами из колосьев и хвороста, смазанными сверху глиной и засыпанными землей. Дверь из плетня на хворостинных петлях заменяла в то же время и окно для всей землянки. Вдоль обеих продольных стен устроены были нары из мелкого дровяного леса, а в противоположном от двери конце землянки врезана в откос земли скородельная маленькая печь из глины и камней, которая, разумеется, скорее могла служить бы камином, нежели в самом деле печью.
Быт солдат роты капитана Б. точно так же, как и большей части нашего отряда, вообще был очень недурен, несмотря на стоянку в дурном месте и на все ожидавшиеся сначала неудобства и лишения военного времени.
Скажем, кстати, несколько слов о тогдашних средствах к продовольствию солдат в Крыму. По положению, составленному князем М. Д. Горчаковым для своей крымской армии, строевой солдат получал в день: обыкновенную дачу хлеба, то есть 3 фунта печеного, когда была возможность его печь, или 1 3/4 фунта сухарей; 1/4 фунта крупы (1 1/2 гарнца в месяц); 3/4 фунта мяса: около 6 золотников соли (20 фунтов в год), чарку пенного вина; 1/2 чарки уксуса на неделю и 7 1/2 золотника перцу в месяц. Все это, кроме хлеба и крупы, было отпускаемо в войска деньгами по справочным ценам, совершенно достаточным. Так, например, на 1 пуд говядины отпускалось нам в горном отряде по 2 рубля 60 копеек серебром, и за эту цену, а нередко и гораздо дешевле, получали мы говядину у татар. Осенью, в особенности когда вздорожало сено, они сами приводили к нам своих маленьких быков на продажу; брали за них обыкновенно около 15 рублей за штуку, и так как мяса получалось от 7 до 8 пудов, то 1 пуд, следовательно, обходился около 2 рублей серебром. Остающиеся затем 50–60 копеек серебром с пуда можно было обращать то на прикупку крупы для крутой каши к обеду, то на покупку капусты или чрезвычайно крепкого крымского хрену, этих могучих противников цинготной и других болезней между солдатами.
Стоит упомянуть, какой хороший способ указали сами солдаты сохранять запас сырой говядины на два-три дня в жаркое время, то есть в июне и в июле месяцах, когда всякая живность в один день уже начинает портиться. Говядину опускали на 1/2 часа в соленую воду и потом развешивали ее кусками в нарочно выкопанных ямах, которые сверху закрывали поленьями и землей. Способ этот оказался вполне удовлетворителен.
Мы говорили о покупке живого скота на убой. От него в артелях остаются шкуры, материал если не совершенно бесполезный, то и не приносящий большой выгоды для артели, потому что, если собрать их за целый месяц и послать в город для продажи, то в то время можно было выручить для артели не более одного рубля серебром со штуки. Однако добрые люди навели нас на мысль, которую при благоприятных обстоятельствах места и времени удалось исполнить. Надо прежде сказать, что на стоянках в каменистых горах у солдат неимоверно страдает обувь, и двух пар (в кавалерии) получаемых ими сапог едва хватает в таком случае на половину срока. Мне предложили занимать солдат по очереди выделкою сыромяти из воловьих стяг. Охотники нашлись, и сыромятную кожу, по тогдашней цене в Симферополе по 12 рублей серебром за пуд, можно было продать около 4 или 5 рублей серебром штуку, так что от 13 кож, набиравшихся в месяц от эскадрона, можно было надеяться выручить около 40 рублей серебром в месяц на подметки, новые сапоги, кому по крайности нужно, и даже на рубашку в крайне необходимом случае.
Вот так поступали мы с сухими воловьими шкурами. Солдаты набрали мелких обломков известкового камня (мрамора крымского), сложили из него небольшую пирамидальную кучу с очелком внизу, подкладывали дрова и в продолжение одного дня обожгли порядочное количество известки. Затем, размочив несколько шкур в воде, пересыпали их поверх шерсти негашеной известью и сложили в таком виде в яму на одни сутки. Такое действие называется «квасить» или «травить» шерсть, откуда происходит в Малороссии и самая обидная брань «кислая шерсть». На другой день стяги вынимались из ямы и расстилались в проточной воде ручья, чтобы освободить их от едкости извести. К вечеру с промытых таким образом кож «сбирали» шерсть, и потом просушивали их на воздухе. Затем на воздухе пропитывали их жиром. На первых порах не за дорогую цену покупали мы у южноберегских татар жир дельфина или морской свиньи, впоследствии же заменяли его топленым говяжьим жиром с прибавкою некоторой части постного масла. Пропитанную таким образом кожу оставалось только мять, чтобы получить сыромять. Для этого устроили следующий прибор: вкопали в землю твердо столб без малого в два аршина высотою, верхний конец его на пол-аршина обтесали покруглее до толщины 4 вершка в поперечнике; на эту часть столба насадили накрест одна на другую, одну ниже, а другую на пол-аршина выше, крепкие пластины (около 3 аршин длиною), обтесав их концы в виде кольев или рычагов, а между собою соединили их 8 цевками, или стоячими колышками, так что образовалась около обтесанной вершины столба круглая клетка, которую можно было посредством связанных рычагов поворачивать или вертеть на этом столбе. Сложив кожу в длину наподобие того, как складываются солдатские шинели для носки через плечо, одним концом всовывали ее и вщемляли в столб внутри клетки, и в то же время четыре человека или более, взявшись за рычаги, начинали поворачивать клетку до тех пор, пока вся шкура в нее не втянулась. Вертеть продолжали, покамест кожа не облеглась вполне и ворот начинал ходить легко. Тогда начинали вращать его в противную сторону, потом опять в первую, и так, сменяя только людей, работа продолжалась несколько часов времени: сыромятная кожа была готова.
Не думаю, чтобы этот способ мятья кожи был наилучшим в отношении механического производства, но там, где много рук свободных и не много материала для работы, он ничуть не казался неудобным. Кожа была хороша, ее покупали наши же офицеры для постромок и тому подобных надобностей; большая же часть кож была продана на рынке. По одному рублю серебром с кожи было возвращено в артель, копеек по 30 со штуки отдавалось в пользу двух главных мастеров этого изделия и около 3 рублей со штуки, как выше сказано, шло на улучшение солдатской обуви и белья.